Джон Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина

— Раздавили, — сказал Кэйси.

Том ответил:

— Некоторые любят их давить. А у меня каждый раз мороз по коже. На слух двигатель работает хорошо. Проволока, наверно, расплавилась. Не так дымит.

— Вы здорово все починили, — сказал Кэйси.

В центре лагеря стоял маленький деревянный дом, а на крыльце этого дома с шипением горел газолиновый фонарь, отбрасывавший широкий круг белого света. Неподалеку от дома было разбито несколько палаток, возле палаток стояли машины. Вечерняя стряпня была закончена, но в кострах около стоянок все еще тлели угли. У крыльца, где горел фонарь, собралась небольшая кучка мужчин, их лица казались резкими и изможденными в ярком белом свете, подбородки — массивными, широкие поля шляп отбрасывали густые тени на лбы и глаза. Кто сидел на ступеньках, кто стоял возле, опираясь локтями о настил крыльца. Хозяин — поджарый, угрюмый человек — сидел на стуле, откинувшись вместе с ним к стене. Он барабанил пальцами по колену. В комнате горела керосиновая лампа, но ее тусклый огонек не мог спорить с ярким светом шипевшего на крыльце фонаря. Хозяин был центром всей группы.

Том подвел свой «додж» к краю дороги и остановился. Эл проехал на грузовике в ворота.

— Я не буду въезжать, — сказал Том. Он вылез из машины и пошел прямо на яркий свет фонаря.

Хозяин опустил передние ножки стула на пол и наклонился вперед.

— Хотите остановку сделать?

— Нет, — ответил Том. — Своих ищу. Па, ты здесь?

Отец, сидевший на нижней ступеньке, сказал:

— Я думал, вы там на целую неделю застрянете. Ну как, починили?

— Нам здорово повезло, — сказал Том. — Все, что нужно, купили еще до темноты. Завтра чуть свет можно двинуться.

— Вот и хорошо, — сказал отец. — Ма беспокоится: бабка у нас совсем рехнулась.

— Мне уж Эл рассказывал. Ну как, ей не лучше?

— Хоть заснула, и то слава богу.

Хозяин сказал:

— Если остановитесь на ночь, платите пятьдесят центов. За эти деньги получите место, воду и хворост. Никто вас не потревожит.

— Это еще зачем? — сказал Том. — Проспим ночь в канаве у дороги. За это платить не надо.

Хозяин забарабанил пальцами по колену.

— По ночам тут ходит шерифский понятой. Может придраться. В нашем штате под открытым небом ночевать не разрешается — такой закон. И насчет бродяжничества тоже есть законы.

— А если я заплачу вам полдоллара, значит, я уже не бродяга, так?

— Правильно.

Том злобно сверкнул на него глазами.

— А шерифский понятой вам случайно не зять?

Хозяин подался вперед.

— Нет, не зять. И не пришло еще то время, когда всякие пришлые, всякие бродяги нас тут учить будут.

— Брать с нас по полдоллара вы сами умеете, этому вас учить не надо. Но с каких это пор мы попали в бродяги? Здесь никто ничего не клянчит. Выходит, мы все тут бродяги? Разве у вас кто клянчит денег?

Люди на крыльце слушали этот разговор в напряженном молчании. Их лица ничего не выражали, а глаза, скрытые полями шляп, украдкой поглядывали на хозяина.

Отец буркнул:

— Перестань, Том.

— Ладно, перестану.

Люди, сидевшие на ступеньках, стоявшие у высокого крыльца, молчали. Их глаза поблескивали, отражая яркий свет газолинового фонаря, черты казались резкими в резком свете. Они сидели неподвижно и только поводили глазами, посматривая то на хозяина, то на Джоуда, но лица их были непроницаемы и спокойны. Ночная бабочка со всего размаха налетела на фонарь, разбилась и упала в темноту.

В одной из палаток жалобно заплакал ребенок, мягкий женский голос утешал его, потом тихо затянул песенку: «Спи, господь тебя лелеет. Баю-бай, баю-бай. Спи, господь тебя хранит. Баю-бай, баю-бай».

Фонарь на крыльце шипел. Хозяин запустил руку в вырез рубашки и почесал заросшую седыми волосами грудь. Он сидел настороженный, готовый к ссоре. Он присматривался к окружающим его людям, присматривался к их лицам. Но люди сидели неподвижно.

Том долго молчал. Потом медленно поднял свои темные глаза на хозяина.

— Я скандалить не собираюсь, — сказал он. — Когда тебя обзывают бродягой, это нелегко стерпеть. — И тихо добавил: — Я не боюсь. Кулаков не пожалею ни на вас, ни на шерифского понятого. Только какой от этого будет прок?

Люди зашевелились, переменили позы, их поблескивающие глаза медленно поднялись, глядя на рот хозяина, их глаза следили за его губами. Хозяин осмелел. Он чувствовал, что победа за ним, но этого было недостаточно, чтобы перейти в наступление.

— Неужели у тебя нет пятидесяти центов?

— Есть. Но они мне понадобятся. Я не стану тратить их на ночевку.

— На хлеб надо всем зарабатывать.

— Правильно, — сказал Том. — Только лучше так зарабатывать, чтобы не отнимать хлеб у других.

Люди снова зашевелились. Отец сказал:

— Мы завтра чуть свет выедем. Послушайте, мистер, ведь мы заплатили. Он с нами вместе. Разрешите ему остаться. Ведь мы заплатили.

— Полдоллара с машины, — сказал хозяин.

— Да он без машины. Машина стоит на дороге.

— Он приехал на машине, — сказал хозяин. — Так каждый сделает — оставит машину за воротами, а сам будет здесь торчать бесплатно.

Том сказал:

— Ладно. Мы поедем дальше. Утром встретимся. Будем вас поджидать. Эл пусть останется, возьмем дядю Джона. — Он взглянул на хозяина: — Так согласны?

Хозяин принял решение быстро, пойдя на уступку:

— Если останется столько человек, за сколько заплачено, тогда согласен.

Том вынул из кармана кисет, успевший превратиться в затасканный грязный мешочек с отсыревшей табачной пылью на дне. Он свернул тонкую папиросу и швырнул кисет в сторону.

— Мы скоро двинемся, — сказал он.

Отец заговорил, обращаясь ко всем вообще.

— Нелегко вот так бросить все и сняться с места. А место у нас было обжитое. Мы не голь какая-нибудь. Мы жили на своей ферме, пока нас не выгнали оттуда трактором.

Худощавый молодой человек с выгоревшими до желтизны бровями медленно повернул к нему голову.

— Издольщики? — спросил он.

— Да, издольщики. Раньше сами были хозяевами.

Молодой человек отвернулся от него.

— Мы тоже, — сказал он.

— Хорошо, что хоть недолго осталось мыкаться, — сказал отец. — Мы едем на Запад, будем работать, подыщем участок с водой.

Около самого крыльца стоял человек в брюках, протертых на коленях до дыр. На лице у него, там, где пыль смешалась с потом, были грязные разводы. Он мотнул головой в сторону отца.

— У вас, должно быть, денег много.

— Денег у нас мало, — сказал отец. — А народу много, и все работящие. Что заработаем, пойдет в общий котел. Как-нибудь выкарабкаемся.

Оборванец выслушал отца с широко раскрытыми глазами и вдруг рассмеялся, и смех его перешел в визгливое хихиканье. Все повернулись к нему. Хихиканье перешло в кашель. Когда он совладал наконец с приступом смеха и кашля, глаза у него были красные, слезящиеся.