Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Но тут дядюшка Лукас и альгвасил прибыли наконец в село и направились к дому сеньора алькальда.

Сеньор Хуан Лопес дома и на службе являл собой олицетворение тирании, свирепости и гордыни в обращении с людьми, от него зависящими, тем не менее в часы, оставшиеся от служебных обязанностей, от трудов по хозяйству и от ежедневной кулачной расправы над собственной супругой, он снисходил до того, что распивал кувшин вина в обществе местного писаря и пономаря; таковая церемония в тот вечер подходила уже к концу, когда перед взором алькальда предстал мельник.

— А, дядюшка Лукас! — воскликнул алькальд, почесывая в затылке, словно стараясь привести в действие извилину обмана и лжи. — Как поживаешь? А ну-ка, писарь, поднеси стакан вина дядюшке Лукасу! А сенья Фраскита? Все такая же красавица? Давненько я ее не видел! Да… А какой, брат, нынче хороший выходит помол! Ржаной хлеб не отличишь от чистого пшеничного! Так, так… Ну, ладно, садись, отдохни. Слава богу, торопиться некуда.

— Я и сам терпеть не могу торопиться! — подхватил дядюшка Лукас. До сих пор он не раскрывал рта, но подозрения его все возрастали от этого дружеского приема, последовавшего за столь грозным и срочным приказом.

— Так вот, Лукас, — продолжал алькальд, — раз у тебя нет никаких спешных дел, переночуй-ка здесь, а рано утром мы обсудим наше дельце…

— Ну что ж… — ответил дядюшка Лукас с иронией и притворством, которые ни в чем не уступали дипломатии сеньора Хуана Лопеса. — Раз дело терпит… можно переночевать и не дома.

— Дело неспешное и для тебя неопасное, — прибавил алькальд, введенный в обман тем самым человеком, которого хотел обмануть. — Можешь быть совершенно спокоен. Эй, Тоньюэло, пододвинь-ка Лукасу ящик, пусть сядет.

— Стало быть… пропустим еще? — сказал мельник, усаживаясь.

— Держи, — сказал алькальд, протягивая ему полный стакан.

— Из таких рук приятно и выпить… Споловиньте, ваша милость!

— Что ж, за твое здоровье! — произнес сеньор Хуан Лопес, выпивая половину.

— За ваше, сеньор алькальд! — ответил дядюшка Лукас, допив остальное.

— Эй, Мануэла! — позвал алькальд. — Поди скажи хозяйке, что дядюшка Лукас остается у нас ночевать. Пусть постелит ему на чердаке.

— Э, нет! Ни в коем случае! Я и на сеновале высплюсь как король.

— Имей в виду, что у нас есть постели…

— Охотно верю! Но зачем беспокоить семью? У меня с собой плащ…

— Ну, как хочешь… Мануэла, скажи хозяйке, что ничего не надо…

— Вы только уж позвольте мне сейчас же лечь спать, — вовсю зевая, продолжал дядюшка Лукас. — Вчерашнюю ночь у меня было пропасть работы, я даже глаз не сомкнул…

— Ладно! — милостиво разрешил алькальд. — Можешь идти хоть сейчас.

— Нам тоже пора домой, — заметил пономарь, заглядывая в большой глиняный кувшин и желая выяснить, не осталось ли там чего-нибудь. — Должно быть, уже десять или около того.

— Без четверти десять, — сообщил писарь, предварительно разлив по стаканам остатки вина, отпущенного на этот вечер.

— Итак, спать, господа! — возвестил амфитрион, проглотив свою порцию.

— До завтра, сеньоры, — попрощался мельник, осушая свой стакан.

— Обожди, тебе посветят… Тоньюэло! Проводи дядюшку Лукаса на сеновал.

— Сюда, дядюшка Лукас! — сказал Тоньюэло, захватывая с собой кувшин в надежде найти в нем хоть несколько капель.

— Бог даст, до завтра, — прибавил пономарь, вылив себе в глотку остатки из всех стаканов.

И с этими словами он отправился домой, пошатываясь и весело распевая «De profundis» {32} .

— Ну, сеньор, — сказал алькальд писарю, когда они остались вдвоем, — Лукас ничего не заподозрил. Мы можем спать спокойно. Пожелаем коррехидору успеха…

Пять минут спустя из окошка сеновала сеньора алькальда вылез какой-то человек. Окно выходило на скотный двор и помещалось на высоте не более восьми локтей {33} от земли.

На скотном дворе был устроен большой навес, под которым обычно стояло до восьми верховых животных разных пород, причем все они принадлежали к слабому полу. Лошади, мулы и ослы мужского пола составляли отдельный лагерь и находились в особом помещении по соседству.

Человек отвязал оседланную ослицу и за уздечку вывел ее к воротам; снял засов, отодвинул задвижку, бесшумно отворил ворота и очутился в поле. Тут он вскочил в седло, сдавил пятками бока ослицы и во весь опор помчался по направлению к городу, но не обычной дорогой, а прямиком через поля и луга, словно опасаясь кого-нибудь повстречать.

То был дядюшка Лукас, — он возвращался к себе на мельницу.

«Какой-то алькальд вздумал провести меня, меня — уроженца Арчены {34} ! — рассуждал сам с собой мурсиец. — Завтра же утром я отправлюсь к сеньору епископу и расскажу ему все, что со мной приключилось. Вызывать так срочно, так таинственно и в такое необычное время; требовать, чтобы я ехал один; морочить мне голову разглагольствованиями о фальшивомонетчиках, о ведьмах и домовых — и в конце концов поднести два стакана вина и отправить спать!.. Яснее ясного! Гардунья передал алькальду наставления коррехидора, а коррехидор как раз в это время волочится за моей женой… Почем знать, может, я сейчас подъеду, а он стучится в дверь! Почем знать, может, я его застану уже внутри!.. Почем знать!.. Э, да что я говорю? Сомневаться в моей наваррке!.. Это значит бога гневить! Она не может… Моя Фраскита не может… Не может!.. Впрочем, что это я? Разве есть на свете что-нибудь невозможное? Ведь вот же она, такая красавица, вышла за меня, за урода?»

И тут бедный горбун заплакал…

Он остановил ослицу, немного успокоился, вытер слезы, глубоко вздохнул, достал кисет, взял щепотку черного табаку и свернул цигарку, вынул кремень, трут и огниво и несколькими ударами высек огонь.

В этот момент он услышал стук копыт, доносившийся с дороги, которая проходила в каких-нибудь трехстах шагах от него.

«Какой же я неосторожный! — подумал Лукас. — Что, если меня разыскивает правосудие и я так глупо выдал себя?»

Он спрятал огонек, спешился и притаился за ослицей.

Но ослица поняла все иначе и удовлетворенно заревела.

— А, будь ты проклята! — воскликнул дядюшка Лукас, пытаясь обеими руками зажать ей морду.

Как назло, со стороны дороги послышался рев, — это был как бы учтивый ответ.

«Ну пропал! — подумал мельник. — Верно говорит пословица: нет хуже зла, как понадеяться на осла».

Рассуждая таким образом, он вскочил в седло, хлестнул ослицу и помчался в сторону, противоположную той, откуда прозвучал ответный рев.