Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

12 мая

Раньше, чем я мог об этом мечтать, дорогой дядя, батюшка предложил мне оседлать Лусеро; вчера в шесть часов утра я оседлал этого красивого зверя, как его называет батюшка, и мы отправились в поле. Батюшка ехал верхом на невысокой рыжей кобыле.

Я так уверенно и ловко сидел на великолепном скакуне, что батюшка невольно поддался искушению блеснуть своим учеником; мы отдохнули на ближнем хуторе, примерно в полулиге отсюда, а часам к одиннадцати повернули домой. С оглушительным цоканьем мой конь помчался по многолюдным улицам нашего городка, — только щебень летел из-под его копыт. Нечего и говорить, что мы проехали и по той улице, где жила Пепита, которую в последнее время можно часто видеть у окна. Она и на сей раз сидела за зелеными жалюзи, у решетки в окне нижнего этажа.

Как только Пепита услышала шум, она подняла глаза и, увидев нас, отложила шитье в сторону и стала смотреть в окно. Лусеро, как я узнал позднее, часто вставал на дыбы именно у дома Пепиты; он и на этот раз начал горячиться. Я попробовал его успокоить, но, то ли он еще не привык к моей руке, то ли всадник показался ему не заслуживающим внимания, — унять его было невозможно: он фыркал, делал курбеты и лягался. Но я был тверд, кольнул его шпорами, ударил хлыстом по груди, натянул поводья — словом, показал, что я его властелин. Тогда Лусеро, уже ставший было на дыбы, покорно склонил шею и согнул колени, точно в поклоне.

Собравшаяся вокруг нас толпа зевак разразилась рукоплесканиями, а батюшка воскликнул:

— Вот что значит сильный и смелый парень!

И, заметив в толпе Куррито, у которого, кроме гулянья, не существовало другого занятия, он обратился к нему:

— Смотри, плут, смотри на богослова! Теперь уж где тебе насмехаться, разинь-ка пошире рот!

И в самом деле, ошеломленный Куррито застыл на месте с раскрытым ртом.

Это было настоящее торжество, хотя и совершенно несвойственное моему характеру. Его неуместность внушала мне стыд. Краска смущения залила мне лицо. По-видимому, я сильно покраснел, а когда заметил, что и Пепита с ласковой улыбкой приветственно машет мне своей прекрасной ручкой, я вспыхнул еще больше.

Итак, я приобрел репутацию настоящего мужчины и первоклассного наездника.

Батюшка был донельзя горд и счастлив; по его словам, он завершает мое воспитание: когда Вы послали меня к нему, я будто был премудрой книгой, но в черновике, без переплета, а он меня начисто переписывает и переплетает. Если составной частью переплета и переписки является ломбер, то он мною тоже изучен. Два вечера подряд я играл в карты с Пепитой.

В тот день, когда я показал себя смелым наездником, Пепита встретила меня восторженно и сделала то, чего до сих пор еще не отваживалась делать: она протянула мне руку.

Не подумайте, что я не вспомнил тут же предостережений моралистов и аскетов, но я мысленно решил, что они преувеличивают опасность. В Писании говорится, что тот, кто дотрагивается до женщины, подвергается такой же опасности, как если бы он схватил скорпиона, — эти слова я считаю иносказанием. В благочестивых книгах некоторые изречения Священного писания толкуются довольно неуклюже, хотя и с самой высокой целью. Иначе, как понимать, что красота женщины, такое совершенное произведение бога, всегда служит причиной гибели? В каком смысле нужно понимать, что женщина горше смерти? Как понимать, что мужчина, прикоснувшийся к женщине в любом случае и с любой мыслью, неизбежно впадает в грех?

Быстро возразив в глубине души против этих и прочих предостережений, я взял нежную руку Пепиты, ласково мне протянутую, и пожал ее. До этого случая я не ощущал, но лишь созерцал всю хрупкость и изящество рук Пепиты.

Согласно обычаям века, если рука однажды подана, ее уже всегда следует протягивать при встрече и прощании. Надеюсь, что в этом обряде, в этом доказательстве дружбы, в этом проявлении расположения, чистом и лишенном малейшего оттенка легкомыслия, Вы не усмотрите ничего дурного или опасного.

Поскольку батюшке часто приходится вечерами часов до одиннадцати заниматься разными вопросами с управляющим и крестьянами, я заменяю его за ломберным столом, сидя рядом с Пепитой. Наши обычные партнеры — сеньор викарий и нотариус. Мы играем на десятую часть реала и, в худшем случае, рискуем одним или двумя дуро.

Но так как интерес в этой игре невелик, мы то и дело прерываем ее разговорами на разные темы, часто не имеющие отношения к картам. Пепита неизменно обнаруживает присущие ей живость воображения и ясность взглядов, которые она облекает в такую изящную форму, что я не могу не восхищаться ею.

Не вижу достаточно повода, чтобы изменить мнение по вопросу, о котором я уже писал, оспаривая Ваши подозрения, — будто Пепита питает ко мне особую склонность. Она относится ко мне с дружелюбием, как к сыну сватающегося к ней дона Педро де Варгаса, а также проявляет должное смирение и робость, как перед будущим священником, хотя я еще не принял сана.

Тем не менее я хочу и должен сообщить Вам, — ведь в письмах я мысленно стою перед Вами на коленях в исповедальне, — о том мимолетном впечатлении, которое испытал два или три раза; возможно, это лишь галлюцинация, бред.

Я уже писал Вам в других письмах, что у Пепиты глаза зеленые, как у Цирцеи, но выражение их спокойное и приветливое. Она, как кажется, не знает могущества своих глаз и наивно верит, будто глаза даны лишь для того, чтобы видеть. На ком бы она ни остановила взор, он неизменно чист, искренен и лучезарен; ее глаза не способны вызывать дурные стремления, они порождают чистые мысли, оставляя в блаженном покое невинные девственные души и уничтожая нездоровое чувство там, где оно таится. В глазах Пепиты нет жгучей страсти или огня. Сияние ее взгляда — словно чуть теплый свет месяца.

И тем не менее два-три раза мне почудилось, что в ее глазах, остановившихся на мне, молнией промелькнула вспышка всепожирающего пламени. Не от самомнения ли, внушенного самим дьяволом, родилась такая нелепая мысль?

Мне кажется, что да; я хочу думать и думаю, что это именно так.

Впечатление было слишком быстро и мимолетно: я предполагаю, что оно лишено подлинной реальности, это просто была промелькнувшая в моем мозгу мечта.

Небесное спокойствие и холодное безразличие, смягченное дружеским участием и сочувствием, — вот что я всегда читаю в глазах Пепиты. Однако меня мучает эта мечта, эта галлюцинация — странный пламенный взгляд.

Батюшка говорит, что инициатива принадлежит не мужчинам, а женщинам, но при этом они не берут на себя никакой ответственности и могут от всего отказаться и отступить, когда им заблагорассудится. По словам батюшки, именно женщина одним мимолетным взглядом способна открыть свое чувство, от которого она потом откажется, если надо, даже перед собственной совестью; о значении такого взгляда человек, к которому он обращен, лишь смутно догадывается, не в силах ясно его понять. Точно электрическая искра пробегает между ним и глазами женщины, какое-то безотчетное чувство подсказывает ему, что он любим; потом, когда он отважится заговорить о своей любви, он уже ступает по твердой почве, вполне уверенный во взаимности.