Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Ладно, ва-банк! — сказал дон Луис, обращаясь к графу. — Ва-банк и все, что полагается, на короля червей; король, несомненно, появится раньше, чем его враг — тройка.

Граф, чье движимое имущество целиком находилось в банке, дрогнул перед опасностью, которой оно подвергалось. Но что делать — пришлось принять вызов!

По народной поговорке — кому везет в любви, тому не везет в игре. Но, пожалуй, правильнее было бы сказать: когда приходит удача, она бывает во всем; и точно так же случается, когда не повезет.

Граф стал метать, но тройка никак не выходила. Его волнение росло, как он ни старался его подавить. Наконец он приоткрыл с уголка короля червей и замер.

— Бросайте, — сказал капитан.

— Король червей. Черт побери! Попик меня обобрал. Забирайте деньги.

Граф в бешенстве бросил колоду на стол. Дон Луис со спокойным безразличием собрал все деньги.

После короткого молчания заговорил граф:

— Попик, вы должны дать мне отыграться.

— Не вижу в этом необходимости.

— Мне кажется, что между кабальеро…

— Но в таком случае игра длилась бы бесконечно, — заметил дон Луис. — Если бы существовало такое правило, не стоило бы и играть.

— Дайте мне отыграться, — возразил граф, не слушая его рас-суждений.

— Ладно, — согласился дон Луис. — Будем великодушны.

Граф опять взял колоду и собрался метать новую талью.

— Стойте, — сказал дон Луис. — Сначала договоримся. Где ваши деньги?

Граф остановился в смущении и замешательстве.

— С собой у меня денег нет, — ответил он, — но мне кажется, что достаточно моего слова.

— Сеньор граф, — начал дон Луис серьезно и спокойно, — я не видел бы для себя неудобства в том, чтобы положиться на слово кабальеро и быть его кредитором, если бы я не боялся лишиться его дружбы, которую я уже начал завоевывать; но сегодня утром, увидев, как жестоко вы третируете моих друзей, а ваших кредиторов, я не желаю провиниться перед вами в том же. Не хватало еще, чтобы я добровольно отдался на милость вашей злобы — ссудил бы вас деньгами, которые вы мне не отдали бы, как в свое время вы не уплатили — разве только оскорблениями — вашего долга Пепите Хименес.

Обида была тем горше, чем неоспоримей правда. Граф позеленел от злости и вскочил, готовый броситься на семинариста с кулаками.

— Врешь, хам! — крикнул он прерывающимся голосом. — Я раздавлю тебя своими руками, сын величайшей…

Это последнее оскорбление, напомнившее дону Луису о том пятне, которым было отмечено его появление на свет, и оскорбившее честь той, чью память он свято чтил, так и не было произнесено.

С изумительным проворством, ловкостью и силой дон Луис, взмахнув гибкой и упругой тростью, прямо через стол, отделявший его от графа, хлестнул своего врага по лицу, на котором тотчас появилась багровая полоса.

Шум, крики, ругань — все стихло. Когда пускают в ход руки, языки умолкают. Граф бросился на дона Луиса, чтобы растерзать его, но мнение общества претерпело с утра значительную перемену и склонилось на сторону дона Луиса. Капитан, доктор и Куррито схватили и крепко держали разбушевавшегося графа.

— Пустите меня, дайте мне его убить! — кричал он.

— Я не собираюсь мешать дуэли, — сказал капитан, — дуэль неминуема. Я забочусь только о том, чтобы вы не подрались здесь, как бродяги. Было бы ниже моего достоинства присутствовать при подобной драке.

— Давайте оружие! — сказал граф. — Я не желаю откладывать бой ни на минуту… Немедленно!.. Здесь!..

— Хотите биться на саблях? — спросил капитан.

— Ладно, — ответил дон Луис.

— Давайте сабли, — сказал граф.

Все говорили вполголоса, чтобы их не услышали на улице. Не проснулись даже слуги казино, дремавшие в креслах, на кухне и во внутреннем дворе.

Дон Луис выбрал секундантами капитана и Куррито. Граф — обоих приезжих. Доктор остался исполнять обязанности представителя Красного Креста.

Стояла ночь. Полем битвы решили сделать тот же зал, заперев предварительно дверь. Капитан пошел домой за саблями и очень скоро принес их, спрятав под плащом, который надел для этой цели. Мы уже знаем, что дон Луис в жизни не держал в руках оружия. К счастью, граф был не намного искуснее, хотя и не изучал богословия и не собирался стать священником.

Условия дуэли были просты: взявшись за сабли, противники должны были делать то, что бог на душу положит.

Дверь заперли. Столы и стулья сдвинули в угол, чтобы освободить место. Расставили поудобнее свечи. Дон Луис и граф, сняв сюртуки и жилеты, остались в одних рубашках и взяли оружие. Секунданты стали в стороне. По знаку капитана поединок начался. Между двумя противниками, не умевшими владеть саблей, борьба могла быть только короткой; так оно и случилось.

Долго сдерживаемая ярость графа бурно прорвалась и ослепила его. Он был крепкого сложения; сжимая саблю железной рукой, он принялся быстро, хотя беспорядочно и бессмысленно, рубить. Четыре раза он задел дона Луиса, но, к счастью, все время плашмя. Он ушиб его, но не ранил. Юному богослову понадобилось все его самообладание, чтобы не свалиться от сокрушительных ударов и боли в плечах. Граф коснулся дона Луиса в пятый раз и попал в левую руку. Удар был нанесен лезвием, хотя и вкось. Из руки дона Луиса струей брызнула кровь. Не владея собой, граф с ожесточением ринулся на противника, чтобы нанести новый удар, и встал прямо под саблю дона Луиса. Тот, не парируя, с силой ударил графа саблей по голове. У графа ключом хлынула кровь и залила ему лоб и глаза. Оглушенный ударом, он рухнул на пол.

Схватка продолжалась всего несколько секунд.

Дон Луис все время сохранял спокойствие, как философ-стоик, которого лишь суровый закон необходимости заставил вступить в бой, столь противоречивший его привычкам и образу мыслей; но, увидев, что противник, весь в крови, неподвижно лежит на полу, он не на шутку испугался: не придется ли ему раскаиваться в своем поступке. Он, не способный даже убить воробья, быть может, сейчас убил человека! Еще пять-шесть часов тому назад, полный решимости стать священником, миссионером и проповедником Евангелия, он в короткое время совершил ряд преступлений и нарушил все заповеди закона божьего. Не осталось смертного греха, которым он не запятнал бы себя. Сначала растаяли его намерения достичь героической и совершенной святости. Потом развеялись стремления к более легкой и удобной — буржуазной святости. Дьявол разрушал все его планы. Ему пришло на ум, что он едва ли может стать христианским Филемоном, ибо удар саблей по голове ближнего был плохим началом для вечной идиллии.

Состояние дона Луиса после волнений целого дня приближалось к самочувствию человека, заболевшего горячкой.

Куррито и капитан, подхватив его под руки, проводили домой.