Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Во всяком случае, дон Луис не скрывал от себя, — и это придавало его радости некоторый оттенок печали, — что он побежден, а идеал его разрушен. Людей, не имеющих и никогда не имевших идеалов, это не тревожит, но дона Луиса это беспокоило. Он сразу же стал мечтать о замене старого возвышенного идеала другим, более скромным и легким для достижения. И хотя дон Луис был похож на Дон-Кихота, когда тот, побежденный рыцарем Белой Луны, решил стать пастухом, — такое пагубное воздействие оказала на него эта шутка, — он мысленно решил восстановить вместе с Пепитой Хименес, в наше прозаическое время маловеров, счастливый век, по образцу кротчайших Филемона и Бавкиды {134} , создать среди наших благословенных полей пример патриархальной жизни и основать в городе, свидетеле его рождения, благочестивый домашний очаг, который послужит приютом для нуждающихся, средоточием культуры и дружеского общения, чистым зерцалом для остальных семейств и объединить, наконец, любовь супружескую с любовью к богу, чтобы тот ниспослал им милость свою и освятил их дом, превратив его в свой храм, где Луис и Пепита будут служить господу, пока он не возьмет их обоих к себе для лучшей жизни.

На пути к достижению нового идеала стояло два препятствия, которые нужно было преодолеть, и дон Луис собирался сделать это.

Первое заключалось в том, что он мог вызвать неудовольствие, а может быть, и гнев отца, надежды которого он жестоко обманул. Второе же препятствие было иного рода, но, пожалуй, еще серьезнее.

Готовясь стать священником, дон Луис поступил правильно, когда защищал Пепиту от грубых оскорблений графа Хенасаара только нравственными поучениями и не мстил за презрительные насмешки, которые последовали в ответ на его проповедь. Но теперь, когда он распростился с мыслью о духовном сане и собирался объявить Пепиту своей невестой, ему, — несмотря на его мирный характер, мечты о человеческой кротости и на глубокую веру, сохранившуюся в его душе, — не терпелось восстановить свое достоинство и проломить череп наглому графу. Он превосходно знал, что дуэль — варварский обычай и нет необходимости смывать кровью графа пятно клеветы с чистого имени Пепиты; возможно, граф поносил ее не по злобе и сам не верил в то, что говорил, — а просто проявил свою невоспитанность и грубость. И все же дон Луис знал, что всю жизнь не простит себе, если, перед тем как стать Филемоном, он не выступит сперва в роли Фьерабраса {135} , чтобы воздать графу по заслугам; при этом дон Луис в глубине души просил бога не ставить его вторично в подобное положение.

Надумав вызвать графа на дуэль, он решил немедленно взяться за дело. Не желая посылать секундантов к графу, что было бы некрасиво, смешно и могло бы вызвать толки, опасные для чести Пепиты, он счел благоразумным найти другой предлог для ссоры.

Предполагая, что граф, человек приезжий и азартный игрок, может засидеться за картами до глубокой ночи, дон Луис отправился в казино.

Казино было еще открыто, но все огни во внутреннем дворе и залах были потушены. Свет горел только в одном зале. Туда-то и направился дон Луис. Еще с порога он увидел графа Хенасаара, метавшего банк. Понтировало всего пять человек: двое приезжих, как и граф, кавалерийский капитан-ремонтер, Куррито и доктор. Обстоятельства не могли сложиться более благоприятно для намерений дона Луиса. Никем не замеченный — настолько все были поглощены игрой, — он, с минуту поглядев на игравших, покинул казино и поспешно вернулся домой. Слуга открыл дверь. Дон Луис спросил об отце и, узнав, что тот спит, на цыпочках, со свечой в руке, бесшумно поднялся к себе в комнату, взял около трех тысяч реалов золотом, принадлежавших лично ему, и положил их в кошелек; затем вышел на улицу, велев слуге закрыть за ним дверь, и направился в казино.

На этот раз Луис вошел в игорный зал с напускной важностью, громко стуча каблуками. При виде его игроки остолбенели.

— Ты здесь в этот час! — воскликнул Куррито.

— Вы откуда, попик? — спросил доктор.

— Пришли прочесть мне еще одну проповедь? — произнес граф.

— Никаких проповедей, — спокойно ответил дон Луис. — Моя последняя проповедь не повлияла на вас, доказав мне со всей очевидностью, что господь не предназначил меня для этого поприща, и я уже избрал иное. Вам, сеньор граф, обязан я этим превращением. Я отказался от рясы и желаю развлечься; я в расцвете молодости и хочу насладиться ею.

— Что ж, это меня радует, — прервал его граф, — но смотрите, мой мальчик: нежные цветы вянут и осыпаются преждевременно.

— Это моя забота, — возразил дон Луис. — Но я вижу, тут играют. Я чувствую себя в ударе. Вы держите банк. Знаете, сеньор граф, было бы занятно, если бы я сорвал его.

— Да, занятно. Вы, кажется, слишком плотно поужинали?

— Я поужинал так, как мне было угодно.

— Молодой человек скор на ответ.

— Я отвечаю так, как хочу.

— Черт побери!.. — начал было граф, уже чувствовалось приближение бури, но вмешательство капитана восстановило мир.

— Ну что ж, — успокоившись, сказал граф любезным тоном, — вынимайте денежки и попытайте счастье.

Дон Луис сел за стол и высыпал из кошелька все золото. Вид денег окончательно успокоил графа, — их было едва ли не больше, чем в банке, и он уже предвкушал, как обыграет новичка.

— Над этой игрой не приходится ломать голову, — сказал дон Луис. — По-моему, я в ней уже разбираюсь. Я ставлю деньги на карту, и, если приходит моя карта, я выигрываю, а если противная, то выигрываете вы.

— Так, дружок, вы обладаете чисто мужскими способностями.

— Кстати сказать, у меня не только мужские способности, но и мужская воля. И тем не менее я далек от того, чтобы быть мужланом, как иные.

— Да вы, оказывается, говорун и острослов!

Дон Луис замолчал; он сыграл уже несколько раз, ему везло, почти каждый раз он выигрывал.

Граф начал горячиться. «Неужели малыш меня обчистит? — сказал он себе. — Бог — покровитель невинности».

Пока граф все больше и больше выходил из себя, дон Луис, вдруг почувствовав усталость и отвращение, решил покончить все разом.

— В конце концов, — сказал он, — какова цель всего этого? Или я должен забрать ваши деньги, или вы заберете мои. Не правда ли, сеньор граф?

— Правда.

— Так что ж тут полуночничать? Время позднее, и, если следовать вашему совету, мне пора спать, чтобы цвет моей юности не увял.

— Что такое? Вы хотите дать стрекача? Улизнуть?

— Почему улизнуть? Напротив. Куррито, скажи, тут, в этой кучке, не больше ли уже денег, чем в банке?

— Несомненно, — поглядев, ответил Куррито.

— Как сказать, — спросил дон Луис, — что я играю сразу на всю сумму в банке?

— Это дело нетрудное, — ответил Куррито. — Нужно сказать: «Ва-банк».