Арчибальд Кронин - Ключи Царства

Он содрогнулся и начал страстно молиться: «О Господи! Дай мне жить и умереть за мир». Вдруг его усталые глаза уловили какой-то признак движения на холме. Один из солдат Наяна не был мертв. Медленно и мучительно он тащил свое тело вниз по склону, в направлении миссии. Его продвижение вперед все замедлялось — силы оставляли его. Наконец он замер, не двигаясь, в полном изнеможении лежа на боку в каких-нибудь шестидесяти ярдах от верхних ворот.

Фрэнсис думал: «… он мертв… сейчас не время для псевдогероизма… если я выйду туда, я получу пулю в голову… я не должен этого делать…» Но он уже вышел из амбулатории и шел к верхним воротам. Открывая ворота, Фрэнсис виновато оглянулся: к счастью, никто из миссии не видел его. Он вышел на залитый ярким солнечным светом, склон холма. Его низенькая черная фигура и длинная тень, отбрасываемая ею, были ужасающе заметны. И хотя окна миссии были пусты, отец Чисхолм чувствовал на себе множество глаз, которые следили за ним из кипарисовой рощи. Он не смел торопиться. Раненый солдат дышал с трудом, ловя воздух ртом и всхлипывая. Обе руки его слабо прижимались к разорванному животу, а глаза, его человечьи глаза, смотрели на Фрэнсиса страдающе и вопросительно. Священник поднял его на спину и понес в миссию. Поддерживая раненого, он запер ворота, а потом тихонько оттащил его в безопасное место. Дав ему глоток воды, отец Чисхолм нашел Марию-Веронику и велел ей приготовить койку в амбулатории.

В этот же день была предпринята еще одна неудачная попытка захватить пушку. А с наступлением ночи Фрэнсис Чисхолм и Иосиф перенесли в миссию еще пятерых раненых. Амбулатория стала походить на госпиталь.

На следующее утро обстрел продолжался беспрерывно. Грохот не утихал ни на минуту. Городу приходилось туго, похоже было, что западная стена была пробита. Вдруг Фрэнсис увидел, что со стороны Западных ворот, приблизительно в одной миле от миссии, главные силы армии Вая устремились к разбитому брустверу. Сердце у него екнуло. «Они в городе», — подумал он, но точного представления о происходящем у него все-таки не было.

Остаток дня прошел в состоянии тоскливой неуверенности. Уже к вечеру он выпустил детей из погреба, а свою паству из церкви, чтобы все подышали свежим воздухом. Они-то хоть были невредимы. Отец Чисхолм переходил от одной группы к другой, подбадривая людей, и старался найти себе в этом поддержку. Когда он обошел всех, то обнаружил возле себя Иосифа. Его лицо впервые выражало неприкрытый страх.

— Господин, из кедровой рощи от пушки Вая пришел посыльный.

У главных ворот три солдата из армии Вая заглядывали через решетку, а офицер, которого Фрэнсис принял за командира орудийного расчета, стоял рядом. Не колеблясь, священник открыл ворота и вышел к ним.

— Что вам угодно?

Офицер был короткий, коренастый, средних лет мужчина, с тяжелым лицом и толстыми губами мула. Он дышал через широко открытый рот, показывая грязные верхние зубы. Одет он был в обычную кепку и зеленую форму с кожаным поясом, украшенным кисточкой. Обмотки кончались над парой разбитых дешевых парусиновых туфель на резиновой подошве.

— Генерал Вай благосклонно обращается к вам с несколькими просьбами. Во-первых, вы не должны больше укрывать раненых противников.

Фрэнсис, взволнованный, вспыхнул:

— Раненые не причиняют никакого вреда. Они уже вышли из войны.

Тот, другой, не обратил никакого внимания на его протест:

— Во-вторых, генерал Вай предоставляет вам привилегию сделать свой вклад в снабжение его продовольствием. Вашим первым даром будут восемьсот фунтов риса и все американские консервы, имеющиеся в ваших кладовых.

— Нам уже и так не хватает продовольствия…

Несмотря на принятое решение, — сохранять спокойствие, отец Чисхолм почувствовал, что в нем закипает гнев. Он сердито сказал:

— Вы не можете так грабить нас.

Как и раньше, командир орудия пропустил его возражение мимо ушей. У него была манера стоять боком, расставив ноги, и бросать слова через плечо, как оскорбление.

— В третьих, необходимо, чтобы вы очистили вашу усадьбу от всех, кого вы здесь укрываете. Генерал Вай думает, что вы даете убежище дезертирам из его войска. Если это так, они будут расстреляны. Все другие мужчины, годные для военной службы, должны немедленно вступить в армию Вая.

На этот раз священник не протестовал. Он стоял, напряженный и бледный, стиснув руки, с горящими от негодования глазами. Воздух перед ним дрожал и плавился в красном мареве.

— Предположим, что я откажусь исполнить эти скромнейшие просьбы?

Упрямое лицо перед ним почти улыбнулось.

— Это, я вас заверяю, будет ошибкой. Тогда я вынужден буду чрезвычайно неохотно повернуть свою пушку в вашу сторону и в течение пяти минут превратить вашу миссию со всем ее содержимым в порошок.

Наступило молчание. Три солдата корчили рожи и делали знаки молодым женщинам во дворе. Положение миссии представилось Фрэнсису так холодно и отчетливо, словно это была картинка, выгравированная на стали. Он должен согласиться под страхом уничтожения на эти бесчеловечные требования. И эта уступка будет только прелюдией ко все большим и большим требованиям. Страшный гнев обуял его. Во рту у него пересохло, он не поднимал горящих глаз от земли.

— Генерал Вай должен понимать, что нам потребуется несколько часов, чтобы приготовить все эти припасы для него… и я должен подготовить своих людей к уходу отсюда… Сколько времени он мне дает?

— До завтра, — быстро ответил офицер. — При условии, что сегодня до полуночи вы доставите на позицию моей пушки подношение лично мне. Вы принесете мне консервов и еще достаточное количество ценных вещей, чтобы вышел приличный подарок.

Опять наступило молчание. Фрэнсис чувствовал, что сердце его растет, увеличивается и злобно душит его. Сдавленным голосом он солгал:

— Я согласен. У меня нет выбора. Сегодня я принесу вам то, что вы просите.

— Это говорит в пользу вашей мудрости. Я буду ждать вас. И не советую вам обманывать меня.

В тоне капитана прозвучала мрачная ирония. Он поклонился священнику, крикнул команду солдатам и неуклюже зашагал к кедровой роще.

Отец Чисхолм вернулся в миссию, дрожа от ярости. Лязг тяжелых чугунных ворот, закрывшихся за ним, отдался у него в мозгу цепью звенящих лихорадочных отголосков. Каким же дураком он был, как глупо радовался, воображая, что он сможет избежать испытания. Он… кроткий голубь… Фрэнсис скрежетал зубами, а безжалостный гнев на самого себя волна за волной накатывал на него. Он резко отослал Иосифа и всех, кто, собравшись вокруг, робко молчал, люди искали на его лице ответа на свои страхи.

Обыкновенно со всеми своими горестями отец Чисхолм шел в церковь, но сейчас он не мог склонить голову и покорно пробормотать: «Господи, я принимаю это страданье. Я подчиняюсь». Фрэнсис прошел в свою комнату и с размаху бросился на плетеный стул. Его мысли беспорядочно неслись, ничем не сдерживаемые. Он вспомнил свою прекрасную проповедь о мире и застонал. К чему теперь все его хорошие слова? Что будет со всеми ними?