Джон Эрнст Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина

— Есть. Но они мне понадобятся. Я не стану тратить их на ночевку.

— На хлеб надо всем зарабатывать.

— Правильно, — сказал Том. — Только лучше так зарабатывать, чтобы не отнимать хлеб у других.

Люди снова зашевелились. Отец сказал:

— Мы завтра чуть свет выедем. Послушайте, мистер, ведь мы заплатили. Он с нами вместе. Разрешите ему остаться. Ведь мы заплатили.

— Полдоллара с машины, — сказал хозяин.

— Да он без машины. Машина стоит на дороге.

— Он приехал на машине, — сказал хозяин. — Так каждый сделает — оставит машину за воротами, а сам будет здесь торчать бесплатно.

Том сказал:

— Ладно. Мы поедем дальше. Утром встретимся. Будем вас поджидать. Эл пусть останется, возьмем дядю Джона. — Он взглянул на хозяина: — Так согласны?

Хозяин принял решение быстро, пойдя на уступку:

— Если останется столько человек, за сколько заплачено, тогда согласен.

Том вынул из кармана кисет, успевший превратиться в затасканный грязный мешочек с отсыревшей табачной пылью на дне. Он свернул тонкую папиросу и швырнул кисет в сторону.

— Мы скоро двинемся, — сказал он.

Отец заговорил, обращаясь ко всем вообще.

— Нелегко вот так бросить все и сняться с места. А место у нас было обжитое. Мы не голь какая-нибудь. Мы жили на своей ферме, пока нас не выгнали оттуда трактором.

Худощавый молодой человек с выгоревшими до желтизны бровями медленно повернул к нему голову.

— Издольщики? — спросил он.

— Да, издольщики. Раньше сами были хозяевами.

Молодой человек отвернулся от него.

— Мы тоже, — сказал он.

— Хорошо, что хоть недолго осталось мыкаться, — сказал отец. — Мы едем на Запад, будем работать, подыщем участок с водой.

Около самого крыльца стоял человек в брюках, протертых на коленях до дыр. На лице у него, там, где пыль смешалась с потом, были грязные разводы. Он мотнул головой в сторону отца.

— У вас, должно быть, денег много.

— Денег у нас мало, — сказал отец. — А народу много, и все работящие. Что заработаем, пойдет в общий котел. Как-нибудь выкарабкаемся.

Оборванец выслушал отца с широко раскрытыми глазами и вдруг рассмеялся, и смех его перешел в визгливое хихиканье. Все повернулись к нему. Хихиканье перешло в кашель. Когда он совладал наконец с приступом смеха и кашля, глаза у него были красные, слезящиеся.

— Ты думаешь, там… Ой, не могу! — Он снова захихикал. — Ты думаешь, тебе там… хорошие деньги будут платить?.. — И, перестав смеяться, насмешливо проговорил: — Может, пойдешь на сбор апельсинов? Или на сбор груш?

Отец ответил с достоинством:

— Какую работу предложат, такую и возьмем. Там всего много.

Оборванец слабо захихикал.

Том повернулся к нему и сердито сказал:

— А что тут смешного?

Оборванец сжал губы и хмуро уставился в дощатый пол крыльца.

— Вы, наверно, едете в Калифорнию?

— Я тебе сам это сказал, — ответил отец. — Подумаешь, какой догадливый!

Оборванец медленно проговорил:

— А я… я оттуда возвращаюсь. Я уж там побывал.

Лица быстро повернулись к нему. Все напряженно ждали. Фонарь перестал шипеть, и в нем что-то протяжно охнуло. Хозяин опустил передние ножки стула на пол, встал, подлил газолина в резервуар, и в фонаре зашипело по-прежнему. Хозяин сел на место, но не откинулся к стене. Оборванец оглядел повернувшиеся к нему лица.

— Еду обратно на голодовку. Лучше уж голодать, чем там быть.

Отец сказал:

— Что ты выдумываешь? Про хорошие заработки написано в листках, а недавно я и в газете читал: там нужны люди на сбор фруктов.

Оборванец посмотрел на отца.

— А тебе есть куда вернуться?

— Нет, — ответил отец. — Нас согнали. Трактор прошел возле самого дома.

— Значит, назад не вернетесь?

— Конечно, нет.

— Тогда я не буду тебя расстраивать, — сказал оборванец.

— Да я и не собираюсь расстраиваться. У меня есть листок, там сказано, что люди нужны. Какой им смысл зря писать? Такие листки стоят денег. Не будь нужды в людях, их не стали бы печатать.

— Не стану тебя расстраивать.

Отец сердито сказал:

— Сболтнул черт-те что, а на попятный идти не хочешь. У меня в листке написано: люди нужны. А ты подымаешь меня на смех и говоришь, что нет, не нужны. Кто же из нас врет?

Оборванец посмотрел в сердитые глаза отца. Взгляд у него был грустный.

— В листке написано правильно, — сказал он. — Люди нужны.

— Чего же ты смеешься, только людей мутишь?

— Потому что ты не знаешь, какой там нужен народ.

— То есть как так?

Оборванец собрался с духом.

— Слушай, — сказал он. — Сколько им человек надо?

— Восемьсот, и это только в одном месте.

— Оранжевый листок?

— Там и фамилия стоит… такой-то агент по найму?

Отец полез в карман и вытащил оттуда сложенный пополам листок.

— Правильно. Откуда ты знаешь?

— Слушай, — продолжал оборванец. — Это все чепуха. Ему нужно восемьсот рабочих. Он печатает пять тысяч таких листков, а прочитывают их, может, двадцать тысяч человек. Тысячи две-три двинутся с места — из тех, у кого уж голова кругом пошла от горя.

— Да смысл-то какой во всем этом? — крикнул отец.

— А ты сначала повидай человека, который выпускает такие листки. Повидай его или того, кого он там поставил распоряжаться всеми делами. Поживи в палатке у дороги, где по соседству будет еще семей пятьдесят таких же, как твоя. Этот человек заглянет к тебе, посмотрит, осталась ли у вас еда. Если увидит, что пусто, тогда спросит: «Хочешь получить работу?» Ты скажешь: «Конечно, хочу, мистер. Спасибо вам». А он скажет: «Ладно, я тебя возьму». Ты спросишь: «Когда выходить?» Он тебе все объяснит: и куда прийти, и к какому часу — и уйдет. Ему, может, нужно всего двести рабочих, а он поговорит с пятьюстами, а эти еще другим расскажут. Вот ты приходишь туда, а там дожидается тысяча человек. Тогда он объявит: «Плачу двадцать центов в час». Половина, может, уйдет. А те, кто останется, они уж так наголодались, что и за корку хлеба готовы работать. У этого агента контракт на сбор персиков или, скажем, на сбор хлопка. Теперь понимаешь, в чем дело? Чем больше набежит народу да чем они голоднее, тем меньше он будет платить. А когда ему попадаются многосемейные, с малыми ребятами… э-э, да ладно! Я же сказал, что не буду тебя расстраивать.

Лица у слушателей были холодные. Глаза оценивали каждое слово оборванца. Он смутился.

— Сказал, что не буду расстраивать, а сам… Ведь ты все равно поедешь. Назад не вернешься.

На крыльце наступила тишина. Фонарь шипел, вокруг него ореолом носились ночные бабочки. Оборванец торопливо заговорил:

— Я посоветую тебе, что делать, когда вот такой агент будет звать вас на работу. Слушай! Ты его спроси, сколько он платит. Пусть он тебе напишет это на бумаге. Пусть напишет. Я вам всем говорю, вас одурачат, если вы этого не сделаете.