Джон Эрнст Стейнбек - Квартал Тортилья-Флэт. Гроздья гнева. Жемчужина

— Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.

— Оно и цены устанавливает?

— Да, мэм.

Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.

— К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?

Он помолчал, прежде чем ответить.

— Да, мэм.

— Потому вы и шутки шутите?

— То есть как?

— Такое подлое дело. Вам, наверно, стыдно. Поневоле отшучиваетесь. — Голос у матери был мягкий. Продавец, как зачарованный, смотрел на нее. Он молчал. — Значит, так, — сказала наконец мать. — Сорок центов за мясо, хлеб — пятнадцать, картошка — двадцать пять. Всего восемьдесят центов? А кофе?

— Самый дешевый — двадцать центов, мэм.

— Значит, ровно доллар. Работали семеро, а наработали только на ужин. — Она опять взглянула на свои руки. — Заверните, — быстро проговорила она.

— Слушаю, мэм, — сказал продавец. — Благодарю вас. — Он положил картошку в бумажный мешок и аккуратно загнул его сверху. Потом покосился на мать и быстро спрятал глаза, опустив их к прилавку.

Мать следила за ним и чуть улыбалась.

— Как же вы пошли на такую работу? — спросила она.

— А есть человеку надо? — сказал продавец и повторил грозно: — Надо человеку есть?

— Какому человеку? — спросила мать.

Он положил на прилавок четыре пакета.

— Фарш, картофель, хлеб, кофе. Ровно доллар.

Мать протянула ему талон и подождала, пока он запишет фамилию и сумму.

— Вот так, — сказал продавец. — Теперь в расчете.

Мать взяла пакеты с прилавка.

— Слушайте, — сказала она. — У нас нет сахара к кофе. Том — мой сын — захочет с сахаром. Слушайте. Они сейчас работают. Отпустите мне сахару, а талон я принесу потом.

Продавец отвел глаза в сторону — отвел так, чтобы не видеть матери.

— Не могу, — тихо сказал он. — Такое правило. Не могу. Мне влетит. Выгонят.

— Да ведь они работают в саду. Им уж, верно, больше десяти центов причитается. Дайте мне только на десять центов. Тому хочется сладкого кофе. Он просил купить сахара.

— Не могу, мэм. Такое правило. Без талона товар не отпускается. Управляющий то и дело мне это твердит. Нет, не могу. Не могу. Меня поймают. На этом нас всегда ловят. Всегда. Не могу.

— На десять центов?

— И на один не могу. — Он умоляюще посмотрел на нее. И вдруг его лицо преобразилось — испуга как не бывало. Он вынул из кармана десять центов и опустил их в кассу. — Вот, — с облегчением сказал он, достал из-под прилавка маленький пакетик, расправил его, всыпал туда немного сахара, взвесил и добавил еще несколько кусков. — Получайте. Все в порядке. Принесете талон, я вычту свои десять центов.

Мать не сводила с него глаз. Ее рука потянулась к пакетику с сахаром и положила его сверху на кульки.

— Спасибо вам, — негромко сказала мать. Она подошла к двери и, став на порог, оглянулась. — Одно я заучила крепко, — сказала она. — Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели — иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто. — Дверь за ней захлопнулась.

Продавец облокотился на прилавок, глядя матери вслед своими удивленными глазами. Раскормленная пестрая кошка вспрыгнула к нему, подошла лениво и потерлась о его плечо. Он протянул руку и прижал ее к щеке. Кошка громко мурлыкала, подергивая кончиком хвоста.

Том, Эл, отец и дядя Джон возвращались из сада, когда было уже совсем темно. Они шли, устало волоча ноги.

— Протягиваешь руку, срываешь персик — только и всего; а спина прямо разламывается, — сказал отец.

— Дня через два пройдет, — сказал Том. — Слушай, па, я после ужина хочу пойти разузнать, что там творилось за воротами. Покоя мне это не дает. Пойдешь со мной?

— Нет, — ответил отец. — Я хоть немножко хочу пожить так, чтобы работать и ни о чем не думать. Последнее время только и делал, что мозгами шевелил, — замучил их насмерть. Нет, я посижу немножко, а потом спать.

— Ну а ты, Эл?

Эл отвел глаза в сторону.

— Я, пожалуй, поброжу по лагерю, оглядеться надо, — ответил он.

— Дядя Джон не пойдет, я знаю. Что ж, схожу один. Меня любопытство разбирает.

Отец сказал:

— А у меня любопытство тогда разгорится, когда тут полисменов поубавится.

— Может, ночью их там не будет, — сказал Том.

— Проверку им устраивать я не собираюсь. Ты матери лучше не говори, куда идешь. Не то она изведется.

Том повернулся к Элу.

— А тебе не любопытно узнать, что там происходит?

— Я лучше по лагерю поброжу.

— Девочек разыскивать?

— Это мое дело, — огрызнулся Эл.

— А я все-таки пойду, — сказал Том.

Они вышли из сада в пыльный проход между двумя рядами красных домишек. Кое-где из дверей лился неяркий желтый свет керосиновых фонарей, а внутри, в полумраке, двигались черные тени. В дальнем конце прохода, прислонив винтовку к коленям, по-прежнему сидел караульный.

Том замедлил шаги, поравнявшись с ним.

— Здесь есть где помыться, мистер?

Караульный пригляделся к нему в темноте, потом сказал:

— Видишь цистерну?

— Да.

— Там шланг есть.

— А вода горячая?

— Подумаешь, важная птица! Ты кто — Джон Пиртойнт Морган, что ли?

— Нет, — сказал Том. — Что вы, что вы! Спокойной ночи, мистер!

Караульный презрительно фыркнул.

— Горячая вода! Вот новости! Скоро, чего доброго, ванну потребуют. — Он угрюмо посмотрел вслед Джоудам.

Из-за угла дома вышел второй караульный.

— Ты что, Мэк?

— Да все эти поганые Оки. Спрашивает: «Горячая вода есть?»

Второй караульный опустил приклад на землю.

— Вот они, правительственные лагеря, что делают. Эти, наверно, тоже там побывали. Нет, до тех пор, пока с правительственными лагерями не покончим, добра не будет. Не успеешь оглянуться, у тебя чистые простыни потребуют.

Мэк спросил:

— Ну, как там, за воротами?

— Весь день сегодня орали. Теперь федеральная полиция за них взялась. Достанется этим крикунам. Говорят, там какой-то один — высокий, худой — всех подзуживает. Сегодня его поймают, и тогда всей этой заварухе конец.

— Если все так просто уладится, пожалуй, мы останемся без работы, — сказал Мэк.

— Для нас работа всегда найдется. Ведь это Оки! За ними нужен глаз да глаз. А если уж очень притихнут, можно и расшевелить немножко.

— Вот снизят оплату, тогда, наверно, забеспокоятся.

— Ну еще бы! Да нет, ты не бойся — без работы сидеть не будем. Здешние хозяева не зевают.

В домике Джоудов ярко горела печка. На сковороде шипели и брызгали салом котлеты, в котелке с картошкой закипала вода. Комната была полна дыма, и желтый свет фонаря бросал на стены густые черные тени. Мать хлопотала у печки, а Роза Сарона сидела на ящике, подпирая коленями свой тяжелый живот.

— Ну как, получше тебе? — спросила мать.

— Жареным очень пахнет — мутит. А есть хочется.

— Пойди посиди в дверях, — сказала мать. — Я все равно ящик скоро разломаю.