Полное собрание сочинений. Том 50

Дома Юнге с детьми. Тяжело с женой. Не могу преодолеть. Надо помнить то, что Он хочет о ней. — Написал об искусст[ве]. Вечером поправлял. Нехорошо и напрасно. Ему 42 42 Подчеркнуто два раза. этого не нужно. Лег поздно. Здоровье лучше. Был у Толстых. Получил письма от Евр[ея] Елисав[етградского] и гимназиста, отвечал.

3 М . 89. М . Встал в 8, убрался. Думал. Учись во всем у Бога. Учись делать доброе так, чтобы получающий его не видал твоей руки. Как Бог. Он это делает, до такой степени скрывая себя, что многие точно думают, что Его нет. —

Поправлял об искусстве — вышло лучше. Начал б[ыло] писать о Фрее — не пошло. Снес Гольц[еву] и зашел к Вер[е] Ал[ександровне]. Да, женское царство — беда. Никто как женщины (вот как она с дочерьми) — не могут делать глупостей и гадостей чисто, мило даже и быть вполне довольными. А нет уважения к суждению людей, к[оторое] вызвало бы сомнение. Дома — барышни. Я б[ыл] сначала голоден, а потом, наевшись, и жил только брюхом до 8 часов. Ни разу не вспомнил о том, кто я. Надо вспоминать, когда скверно. Пришли Желтовы и Огранович. Огранович — психопат. Потом с барышнями и Гротом поговорили об искусстве. Грот жалок, он что-нибудь дурное сделал и хорошо чувствует. Как неверно слово: жалок, к такому положению. Жалок человек, когда не видит греха. Только горе в том, что я-то сержусь тогда, а не жалею, как бы должно было. Сережа приехал. Лег поздно.

4 М . М. 89. Встал позднее, записал, работать нечего, пойду пройдусь. Читал М. Arnold. Слабо. Софизмы о церкви, к[оторая] ему зачем-то нужна. Спал. Пошел в Библ[ейскую] лавку, заперто. Дома много народа своего. Хорошо всё б[ыло] до приезда Сережи и его всё одних и тех же разговоров, осуждающих всё, отчаянных и оправдывающих себя. Я более горячо говорил, чем надо. Лева огорчает меня своей папиросочной плохостью. Ел лишнее, живот ноет. Потом пришли Касаткин, Арханг[ельский], Янжул и Трирогова. Хорошо говорили. Письма два из Америки. Одно Панина, лекция обо мне, другое известие о свободоземельном движении в Колорадо. Лег очень поздно. [ Вымарано больше строки .]

5 М. М. 89. Встал также рано. С Сережей говорил тяжело. Дурно. Надо по Божьи. Помоги мне. Иду завтракать. Почитал и заснул. Пошел в редакцию, отдал статью Тр[ироговой].

Живот болел, обедал лучше. Пришел Е. Попов, хорошо беседовали. Старался, чтоб б[ыло] так же радостно, как б[ыло] радостно с кухаркой Волжиной, к к[оторой] зашел узнать о здоровьи. Ох, кабы облечься в броню любви, т. е. на все стороны всегда выставлять любовь к людям; чтоб никто бы тебя не пробрал. — Лег 12.

6 М. М . 89. Раньше 8 проснулся. Сережа также недоволен жизнью. И я могу сердиться! Нынче надо сходить к его семейным и уговорить их уехать. Да, вчера встретил богомольцев, рассказывали о Семене праведном, портном и рыболове, пошьет, только надо кончать и уйдет. Раз за 20 верст вернул[ся], на шее нитки унес. Всё слаб. Вернувшись от кофея, заснул. Встал, пошел в библиот[еку], к Покровск[ому] и за дровами. Дома орда и Фет. Мне всё легче и легче с людьми, говорю, что могу, о божьем, а остальное как хотят. Фет жаловался на скуку и на незнанье того, что хорошо и дурно, что должно и не должно. Я сказал: Люди жили и не знали зачем, Хр[истос] объяснил закон жизни: установления Ц[арства] Б[ожьего] на земле и дал смысл жизни каждого — участия в этом установлении Ц[арства] Б[ожьего]. — И всё это самая точная, ясная реальная философия. И ее-то они называют мистицизмом. Да, жалки, ужасно жалки. Потом пришел Молоканин, подари[л] кожу, потом Ивин, Дунаев, Медве[дев]. Спорили о православии. Ивин рассказал потом свою ревность к жене и повод к ней. Пьянство, спаиванье девок и баб. Страшно. Они, как и моя сестра бедная, не знают еще веры, а думают, что имеют ее. Легли поздно. Илюша приехал. Он мил.

7 М . 89. М. Встал рано. С Сережей хорошо говорил, возил воду, записал и иду завтракать. От Ге вчера письмо хорошее. [ Вымарано около четырех строк .]

Пришел художник лепить для группы, потом пришел Касаткин с книжкой «В ч[ем] м[оя] в[ера]», взволнованный, раздраженный, с слезами на глазах и, как я понял, с соболезнованием к себе и раздражением ко мне: за что нарушил мое спокойствие» указал то, что должен делать и не могу делать. «Ты не делаешь». «Ты обманщик». Так он и сказал мне: «это обман. Я не стану описывать». Я понимаю это раздражение, оно благородно-эгоистическое, любующееся на себя. Я вел себя хорошо: не стесняясь Клодтом, старался смягчить. — Почитал о Рёскине 43 43 В подлиннике ошибочно: о Раскине и пошел к Янжулу. После обеда пришел Брашнин — ссорился с снохою, но просил у нее прощенья и помирился. Потом Сытин с Макушиным. Интересный и простой человек. Потом Дарго и Рахманов. Хорошо, спокойно беседовал. Лег раньше.

8 М . М . 89. Встал очень поздно. Поша и Иль[я] очень милы вместе. Я говорил с ними хорошо. Потом пришел Герас[имов] и стал рассказывать о чтении Шишкина, о том, что сила скопляется в эфире. Я сказал, что эфир не есть реальность; он огорчился и обиделся. Разумеется, я виноват. А я заразился обидой. Да, школа молчания должна быть. Помоги, Господи. Читал привезенные Пошей письма и статьи, говорил с ним, пот[ом] пошел к Толстым. Илья очень мил, кротче и к себе строже. Читали статью Евангел[ического] союз[а] в ответ Поб[едоносцеву] и замечания на это редакции. Это ужасно. Мне последнее время стали ужасны не физические уродства, раны, а духовные, из к[оторы]х самые очевидные — уродства слова, употребляющего все способы для скрытия истины и выставления лжи вместо ее. Софизм возражения Поб[едоносцева] в следующем:

У нас полная веротерпимость: мы позволяем строить церкви всех исповеданий и в них отправлять богослужения, крестить, венчать, хоронить, присягать и др., каждому по своим обрядам, но воспрещаем каждому вероисповеданию проповедывать свое учение, т. е. совращать из православия, как они выражаются. — Подразумевается, что религия состоит только в исполнении известных внешних жизненных, актов: службы, похороны, крестины, брак[и], присяги и больше ничего; и что эти акты каждое вероисповедование может делать по своему обряду, т. е., что магометан не заставляют крестить своих детей и т. п. Это не веротерпимость, а отсутствие насилия такого, при к[отором] ни один иноверец не стал бы приезжать в Россию. И тут до религии еще дела нет. Это мертвая форма, религия же есть нечто живое. Оно нечто живое уже пот[ому], ч[то] постоянно нарождаются новые люди и для них вопрос: какой веры? Вопрос этот решается опять по мертвому, т. е. дети веры отцов. Стало быть дело не религиозное, а гражданское, — гражданское же решается не на основании того, что должно руководить всяким гражданским актом, — справедливости. 1) Дети, у к[оторых] один из родителей православный, должны быть православны. 2) Проповедывать устно и письменно православие — можно, никакое другое исповедание — нельзя. 3) Совращать в православие можно — это называется миссионерство, в другие же исповедания — нельзя. — Этих 3-х пунк[тов] нет в других странах и пот[ому] там есть веротерпимость, а у нас нет.