Полное собрание сочинений. Том 54

744. 295 13—14. Приехал вечером Щуровский. — Доктор Владимир Андреевич Щуровский (см. прим. 728) участвовал 23 января в консилиуме с Бертенсоном и Альтшуллером о состоянии здоровья Толстого, а 24 января уехал в Ялту к А. П. Чехову. См. ДСАТ, III, 170—171.

745. 295 15 . Четверг , 24/6. — В этот день, 24 января, Толстой писал А. Б. Гольденвейзеру (почт. штемп.: Кореиз, 25 января 1902): «Здоровье всё тоже. На днях был приступ, теперь лучше. Телесный я спорит с духовным, отвращаясь от смерти. Но мне очень хорошо». См. т. 73.

746. 295 17 . Уехали оба доктора. — Л. Б. Бертенсон 23 января уехал с визитом к Горькому, а затем обратно в Петербург; В. А. Щуровский — в Ялту, к А. П. Чехову. Его из Ялты вновь вызвали в Гаспру вследствие угрожающего состояния здоровья Толстого (см. прим. 749), и он продолжал его лечить, и ряд дней, до 4 февраля, нес дежурства около умиравшего в те дни Толстого.

747. 295 17—18 . Хочу написать письма: J. Grave — Жан Грав (Jean Grave, p. 1856), французский теоретик анархизма, редактор журнала «Les Temps Nouveaux». О нем см. т. 53, комментарий к Дневнику от 5 февраля 1898 г.

Еще см. А. Морзье, «Анархист» (пер. с франц.) — журнал «Свободная мысль» под ред. П. И. Бирюкова (Женева), № 3, март 1900. Грав присылал Толстому свои сочинения.

Намерение свое написать Жану Граву Толстой так и не исполнил.

748. 295 18 . Grasselin , — Граслэну (см. прим. 743) Толстой не написал: тяжелая болезнь помешала ему осуществить это желание.

749. 295 19 . Пятница , 25/7. — А. П. Чехов 25 января 1902 года писал своим друзьям: «Толстому вчера было нехорошо, температура хватила до 39°, а пульс до 140, с перебоями» (О. Л. Книппер-Чеховой); «сегодня вечером (25 января) Альтшуллер говорил в телефон, что дела плохи» (М. П. Чеховой). — Через несколько дней (2 февраля) он писал П. А. Сергеенко: «Он заболел вдруг, вечером. Началась грудная жаба, перебои сердечные, тоска. В это время доктора, которые его лечат, сидели у меня. Их вызвали по телефону... Лечат его превосходно, в том числе Московский врач Щуровский и Ялтинский Альтшуллер. То, что Толстой остался жить, что есть надежда, я, хотя бы наполовину, отдаю на долю этих двух докторов». (Письма Чехова к О. Л. Книппер-Чеховой, изд. «Слово», Берлин, 1924; Письма А. П. Чехова, т. VI, книгоизд-во писателей, М. 1916, стр. 197).

750. 295 22. Ночевать остался Елпатьевский; — Сергей Яковлевич Елпатьевский (22 октября 1854 — 9 января 1933), беллетрист, публицист и общественный деятель, врач. Написал воспоминания о болезни Толстого в Крыму — см. «Литературные воспоминания (Близкие тени, ч. II)», книгоизд-во писателей, М. 1916, стр. 25—49. Еще см. его статьи: «Вечной памяти Л. Н. Толстого» и «На могиле Л. Н. Толстого» — там же, стр. 7—21, и в «Русском богатстве» за 1910 г., № 11, и за 1912 г., № 11; «Горький, Чехов и Толстой. (По личным воспоминаниям)» — «Красная новь», 1927, кн. IX, стр. 232—237; «Воспоминания за пятьдесят лет», Л. 1929; сборн. «Последние дни Льва Николаевича Толстого», изд. «Воскресение», Спб. [1911], стр. 146—148.

Будучи близким свидетелем длительной борьбы организма Льва Николаевича с болезнью, С. Я. Елпатьевский вспоминает:

«Через мои руки прошли тысячи лежачих больных, — они умирали и выздоравливали, были раздраженные и злые, бунтовавшие против надвигавшейся смерти, были кроткие и покорные, — по-русски покорные, мирившиеся с тем, что приближалось к ним, но за всю мою долгую медицинскую жизнь я не запомню ни одного случая, где бы так думали в то самое время, как подходила смерть, думали не о детях, не об неустроенных делах, не о неснятых с совести камнях, а об общем, о дальнем, о том, чтó не касалось личной жизни, ближней жизни...» («Литературные воспоминания», стр. 35).

«...Была тяжелая ночь, пульс падал, сердце изнемогало, всю ночь через час, через два приходилось давать ему дигиталис и шампанское, впрыскивали камфору, и я каждую минуту трепетал, что вот-вот откажется работать сердце. Утром ему стало немножко лучше, появились признаки разрешения воспалительного фокуса в легком, поднялась деятельность сердца, но он был бессильный как ребенок, слабый, измученный.

С тревогой, но и с надеждой уехал я в Ялту, а в 4 часа того же дня, когда я снова вернулся, — у его изголовья сидела Мария Львовна с исписанной тетрадкой, и он слабым голосом диктовал ей, заставлял перечеркивать, делал вставки, изменения. Карандаш не держался в его руке, он указывал ей строки, мысли, суровые косматые брови двигались, и напряженно смотрели пронзительные, единственные глаза Толстого. И всю ту болезнь, когда он в продолжение двух недель то собирался умирать, то снова побеждал смерть, — не было ни одного светлого промежутка, малейшего пробуждения сознания, чтобы его мысль снова не начинала работать, — напряженно и властно...» (стр. 13—14).

«...Чем дальше шла болезнь и чем больше изнемогало тело, тем серьезнее становилось лицо, тем меньше говорил он слов нам, докторам, и родным. И тем покорнее становился к медицине. И временами мне казалось, что он проделывает всю эту сложную и тяжелую, временами мучительную систему лечения только из деликатности, чтобы не огорчить родных отказом от лечения, чтобы не обидеть нас врачей, которые так много хлопотали около него и которым так хотелось вылечить его...» (стр. 36).

751. 295 23 . Суббота , 26/8. — В этот день, 26 января, М. Л. Оболенская писала В. С. Толстой: «у нас очень плохо. У папа был страшный припадок грудной жабы (сердечный), а теперь плеврит и воспаление легкого, происшедшие от болезни сердца. Положение очень опасное, выписали всех братьев и Таню. Он ужасно страдает: то страдал от грудной жабы, производящей ужасную боль в груди, а теперь от плеврита — тоже очень сильная боль в левом боку. Вспрыскивали морфий, и то даже почти не облегчает и не дает сна. Вчера вспрыскивали камфору, так было плохо сердце. Он всё время стонет и иногда немного бредит. Говорит, что никогда не чувствовал себя так близко к смерти. Духом он хорош. Жару немного. За ним ходит больше всех Лизанька, она очень ему приятна своей тишиной. Ночи дежурят: она, мама и Сережа. Болен он уже давно, но всё было не определено чем, а вот уже с 22-го как стало плохо, хуже же всего было вчера из-за сердца, а сегодня сердце лучше, но вот оказался плеврит и воспаление левого легкого». (ГТМ). В этот же день, 26 января, В. А. Щуровский предложил Толстому подышать кислородом. Толстой ответил: «Погодите, теперь камфора, потом кислород, потом гроб и могила». (ДСАТ, III, 173).

752. 295 27 . Воскресенье , 27/9. — В этот день, 27 января, М. Л. Оболенская сообщала В. С. Толстой: «Папа всё хуже, сегодня и плеврит и воспаление легкого пошли дальше, и сердце в очень плохом состоянии. Всё время спрыскивают камфору. Ему не хватает дыхания, он всё просит открывать окна, но страдает немного, и вот я сейчас спрашивала его: папа, гадко тебе? — Он говорит: «физически гадко». А нравственно? «Нравственно очень хорошо, всё время хорошо»... Надежды почти нет, и доктора не утешают. Их двое день и ночь дежурят. А папа так добр, — как только ему отлегнет, так либо пошутит, либо скажет ласку. Но большей частью он стонет и в забытьи бредит... Таня приезжает завтра вечером, и братья едут — но не знаем, застанут ли». (ГТМ).