Полное собрание сочинений. Том 29

Лишения, страдания и горе сельского рабочего кончатся не тогда, когда мы заведем новых чиновников для понуждения крестьян к правильному и научному хозяйству, заведем агрономические школы, станции, элеваторы и т. п., на которые подати будут собирать с того же народа, а тогда, когда мы ясно поймем, что прежде чем устраивать то, что должно улучшить состояние рабочего народа, надо перестать делать то, что ухудшает его: перестать владеть землей, не обрабатывая ее, среди населения, не имеющего тех необходимых клоков, которые, при существующем способе обработки, могли бы пропитать их семьи, перестать торговать, заботиться о дорогом хлебе и дорого продавать его среди людей, никогда не получающих достаточной пищи, перестать получать жалованье, собираемое с народа в размерах, могущих прокормить 10, 100, 1000 семейств рабочих; перестать соблазнять и развращать народ заманкой на заводы и фабрики, где гибнут для нашей выгоды их жизни; перестать развращать его табаком, пивом, вином; понять, что при теперешнем состоянии общества всякий излишек, которым пользуемся мы, люди богатых классов, куплен ценою голодания, угнетения, вырождения рабочего народа.

Уничтожатся страдания рабочего народа только тогда, когда мы перестанем лгать перед другими и перед собой и признаем ту несомненную, бросающуюся в глаза каждому неизвращенному ложными теориями человеку истину, что там, где богатство людей есть труд и большинство народа не доедая трудится по 12 часов в день <���в самых тяжелых условиях>, всякое пользование богатством есть увеличение этого труда рабочего народа, и так как непосильный труд уже и теперь изнуряет и вырождает народ, то всякое пользование богатством есть увеличение этого угнетения и вырождения, есть пожирание жизней других людей.

И вследствие этого ясно увидим, что до тех пор пока мы не изменим всю жизнь, не откажемся от роскоши среди нищего, задавленного народа, все наши попытки помощи: правительственными распоряжениями, научным содействием, филантропией и всякого рода поучениями суть только насмешки над той жертвой, которую мы не переставая истязаем всяким кажущимся нам невинным поступком нашей роскошной жизни.

Если люди правящих классов действительно желают, как они говорят, добра народу, то они, прежде чем устраивать всякого рода правительственные и общественные учреждения для блага этого народа, 91 91 Зачеркнуто: перестанут для своей выгоды вытягивать последние силы из этого народа, как это они делают и не могут не делать теперь. по крайней мере поделятся с ним тем излишком, без которого вырождаются и вымирают рабочие семьи и который правящими классами употребляется на ненужные и часто вредные предметы роскоши.

Если европеец: немец, англичанин, француз и в особенности бельгиец, швед, швейцарец может еще не видеть ясно того прямого отношения, в котором находится его роскошь с задавленностью трудом и нуждою народа, может думать, что главная доля в его богатстве доставляется ему какими-то дальними, не видимыми им людьми, даже другой породы, и что человек их народа, если только он сам не виноват, может легко добыть себе благосостояние, может как-нибудь, сидя в своей роскошной гостиной или столовой, забыть про те миллионы людей, которые для того, чтобы он имел все эти удобства, должны большую часть жизни своей проводить в копях, под землей, если он может благодаря своим свободным учреждениям забыть про это, то русский человек, если с ним не сделают еще того, что сказано в евангелии: «Не перестали глаза его видеть и уши его слышать и не огрубело сердце его», не может никак не видеть ту прямую связь, которая существует между его роскошью и задавленностью рабочего народа. Русский человек не может не видеть того, что все предметы роскоши, за исключением приобретенного за границею, которыми он пользуется, суть произведения труда этого замученного работой и не успевающего даже одеться, обмыться, как следует, полуголодного, одной породы с ним народа, который поставлен своим малоземельем, прикреплением к земле, умышленно поддерживаемым невежеством и вследствие того порабощением в такое положение, что он не может выйти из нищеты, в которой держат его правящие классы.

У большинства крестьян той местности земли меньше, чем половина того, что нужно, чтобы прокормиться. Вся эта земля окружена и перерезана землями помещиков. У многих нищенский надел, т. е. есть только 1/ 10того, что нужно, чтобы кормиться — остальное у помещиков. У большинства нет 1/ 10того капитала в виде лошади, орудий, которые нужны для обработки. Три четверти крестьян в долгу у землевладельцев и правительства, собирающих с них непосильную подать. Положение их со времени освобождения их за 31 год изменилось так: населения во многих местах удвоилось, земля осталась та же. —

Кормятся они, нанимая землю у помещиков и получая за труд. Плата за наем земли со времени освобождения утроилась (была 5, стала 15), плата за труд уменьшилась на 1/ 3. Они закабалены помещиками так, что мужчина работает 16 часов в день за 15 коп.

Уже давно Н[иколай] Н[иколаевич] Страхов говорил мне <���не раз> про особенные <���замечательные> достоинства дневника Амиеля. Но мне всё не приходилось прочесть его. Года 1 1/ 2тому назад я прочел эту книгу, и книга эта дала мне много душевных радостей. Читая ее, я отмечал из нее места, особенно поражавшие меня. Дочь моя взялась перевести эти места, и так составилась эта книга <���которая будет уже выдержками из выдержек дне[вника]>. Самая книга «Journal intime» («Задушевный дневник») есть выдержка, составленная после смерти Амиеля из <29 тетрадей> всего многотомного дневника <���его>, веденного им изо дня в день в продолжение 30 лет. Так что то, что печатается теперь по-русски, составляет только выдержку из выдержек.

Henri Amiel родился в 1821 году в Женеве от достаточных и образованных родителей, рано умерших. 92 92 Зачеркнуто: Он рано остался сиротою Окончив 93 93 Зач.: образование курс в Женеве, Амиель поехал в Германию и там пробыл несколько лет в Гейдельбергском и Берлинском университетах. Вернувшись в 1849 году на родину, он 28 лет получил место профессора эстетики в Женевской Академии, которую он променял в 1854 [году] на кафедру философии в той же Академии. В разное время он написал несколько статей и книжек стихов, которые не имели никакого успеха.

Писатель дорог и нужен нам только в той мере, в которой он правдиво проявляет нам свою душу. Что бы он ни писал: драму, ученое сочинение, повесть, философский трактат, лирическое стихотворение, сатиру — нам нужна только работа его души, а не та архитектурная постройка, в которую он, уродуя их, укладывает свои мысли. И чем искреннее, проще выражена душа писателя, тем он дороже и поучительнее для нас. Форма же, вперед усвоенная форма, почти всегда немного, а иногда совершенно скрывает от нас душу писателя, и тогда всё, что он пишет, как бы оно ни было учено, умно и виртуозно, не нужно нам.