Полное собрание сочинений. Том 62

Должно быть, скоро буду в Москве; и мне нужно напоминать ваш адрес, чтоб видеться с вами.

Мой адрес всегда: Тула.

Ваш Л. Толстой.

24 января.

О первой публикации см. стр. 3. Год определяется ответным письмом П. Д. Голохвастова от 27 января 1873 г.

1Письмо неизвестно.

2Иоганн Георг Корб — секретарь посольства, отправленного в 1698 г. Леопольдом I в Москву к Петру I. Был в Москве во время стрелецкого розыска и подробно описал его в своем дневнике, изданном в Вене в 1700 г. Русский перевод дневника Корба вышел в Москве в 1867 г.

3Григорий Васильевич Есипов (1812—1899) — историк. Толстой просил его книгу «Раскольничьи дела XVIII столетия, извлеченные из дел Преображенского приказа и Тайной розыскных дел канцелярии», тт. 1—2, изд. Д. Е. Кожанчикова, Спб. 1861—1863.

4Иван Кириллов (ум. 1738) — секретарь Сената, автор составленного в 1728 г. по подлинным документам первого статистического описания России (издано М. П. Погодиным под заглавием: «Цветущее состояние всего Российского государства», тт. 1—2, М. 1831).

5Николай Герасимович Устрялов (1805—1870) — историк, автор «Истории царствования Петра Великого», тт. 1—4, 6, Спб. 1858—1864.

6Иван Григорьевич Соловьев (ум. 1881) — московский книгопродавец, комиссионер Толстого по продаже его сочинений.

7Шереметевы — дворянский род. Толстого интересовала личность Бориса Петровича Шереметева (1652—1719), ревностного сторонника реформ Петра I.

8Апраксины Петр, Федор и Андрей Матвеевичи — братья второй жены царя Федора Алексеевича, занимавшие важные посты в царствование Петра I.

9В печатном тексте: «одно биение» — вследствие неверного прочтения издательницей письма В. Н. Остроумовой.

1873 г. Января 30. Я. П.

Уж несколько дней, как получил ваше милое и грустное письмо и только нынче собрался ответить.

Грустное потому, что вы пишете, Тютчев умирает, 1слух, что Тургенев умер, 2и про себя говорите, что машина стирается, и хотите спокойно думать о Нирване. Пожалуйста, известите поскорее, — фальшивая ли это была тревога. Надеюсь, что да и что вы без Марьи Петровны 3маленькие признаки приняли за возвращение вашей страшной болезни.

О Нирване смеяться нечего и тем более сердиться. Всем нам (мне по крайней мере, я чувствую) она интереснее гораздо, чем жизнь, но я согласен, что, сколько бы я о ней ни думал, я ничего не придумаю другого, как то, что эта Нирвана — ничто. Я стою только за одно — за религиозное уважение — ужас к этой Нирване.

Важнее этого все-таки ничего нет.

Что я разумею под религиозным уважением? — Вот что. Я недавно приехал к брату, а у него умер ребенок и хоронят. 4Пришли попы, и розовый гробик, и всё, что следует. Мы с братом так же, как и вы, смотрели на религиозные обряды и, сойдясь вместе, невольно выразили друг другу почти отвращение к обрядности. А потом я подумал: ну, а что бы брат сделал, чтобы вынести, наконец, из дома разлагающееся тело ребенка? Как его вынести? В мешке кучеру вынести? И куда деть, как закопать? Как вообще прилично кончить дело? Лучше нельзя (я, по крайней мере, не придумаю), как с панихидой, ладаном и т. д.? Как самому слабеть и умирать? Мочиться под себя, п....ть и больше ничего? Нехорошо.

Хочется внешне выразить значительность и важность, торжественность и религиозный ужас перед этим величайшим в жизни каждого человека событием. И я тоже ничего не могу придумать более приличного — и приличного для всех возрастов, всех степеней развития, — как обстановка религиозная. Для меня, по крайней мере, эти славянские слова отзываются совершенно тем самым метафизическим восторгом, [который ощущаешь,] когда задумаешься о Нирване. Религия уже тем удивительна, что она столько веков, стольким миллионам людей оказывала ту услугу, наибольшую услугу, которую может в этом деле оказать что-либо человеческое. С такой задачей как же ей быть логической? Она бессмыслица, но одна из миллиардов бессмыслиц, которая годится для этого дела. Что-то в ней есть.

Только вам я позволяю себе писать такие письма. А написать хотелось, и что-то грустно, особенно от вашего письма.

Напишите, пожалуйста, поскорее о своем здоровьи.

Ваш Лев Толстой.

30 января.

Письмо мое дико, потому что я ужасно не в духе. Работа затеянная — страшно трудна. 5Подготовки изучения нет конца, план все увеличивается, а сил, чувствую, что всё меньше и меньше. День здоров, а 3 нет.

Впервые опубликовано в «Русском обозрении», 1901, № 1, стр. 70. Год определяется письмом А. А. Фета от 20 января 1873 г., на которое Толстой отвечает.

1У Ф. И. Тютчева 1 января 1873 г., во время прогулки, произошел удар, после которого он в течение полугода оставался прикованным к постели и 15 июля скончался.

2И. С. Тургенев страдал в конце 1872 и начале 1873 г. острыми приступами подагры, подавшими повод к слухам о его смерти.

3Мария Петровна Фет, рожд. Боткина.

413 января 1873 г. умер сын Сергея Николаевича Толстого Александр, родившийся в начале декабря 1869 г.

5Работа над романом из эпохи Петра I.

1873 г. Января конец... февраля начало. Я. П.

Очень, очень благодарю, дорогой друг Alexandrine, за письмо ваше и за ходатайство о Бибикове. 1Он был у меня, когда я получил ваше письмо, и вы бы порадовались, увидав покрасневшее от волнения и радости его доброе седое лицо, когда я сообщил ему то, что до него касалось.

Верно, я написал не то, что хотел, если вышло так глупо и смешно. А я хотел сказать серьезное и приятное вам, то, что ему сказали в Петербурге, что вы, именно вы, делаете много добра своим влиянием. Когда он мне сказал это, я был рад и хотелось вам сказать.

Письмо ваше о том, что вы читаете Войну и мир (хотелось бы притвориться, но не стану), было мне очень приятно, в особенности потому, что я теперь почти что пишу. И суждения ваших слушательниц я бы дорого дал, чтоб послушать. И вовсе не смеялся над тем суждением, которое вы мне передали, но очень радостно задумался над ним. О если б в том, что мне бог даст написать, только этих недостатков бы не было. Этих-то я, наверное, избегну; но не думайте, чтоб я неискренно говорил — мне Война и мир теперь отвратительна вся. Мне на днях пришлось заглянуть в нее для решения вопроса о том, исправить ли для нового издания, 2и не могу вам выразить чувство раскаянья, стыда, которое я испытал, переглядывая многие места! Чувство вроде того, которое испытывает человек, видя следы оргии, в которой он участвовал. — Одно утешает меня, что я увлекался этой оргией от всей души и думал, что кроме этого нет ничего.

Азбуку мою, пожалуй, не смотрите. Вы не учили маленьких детей, вы далеко стоите от народа и ничего не увидите в ней. Я же положил на нее труда и любви больше, чем на всё, что я делал, и знаю, что это одно дело моей жизни важное. Ее оценят лет через 10 те дети, которые по ней выучатся.