Полное собрание сочинений. Том 62

Другое подтверждение этого положения есть то, что философия есть то знание, на котором зиждется всё воззрение на мир (со всеми знаниями), что в философии замыкаются все отрасли знаний.

Если знания со всем бесконечным прогрессом суть стены цилиндра, то нет и не может быть философии; но если знания суть стены конуса, то вершина конуса не может быть построена тем же путем, каким строились стены.

Итак, 3-е доказательство того, что к философии неприложим научный прием, состоит в том, что убедительность наук зиждется на логике, на выводе, убедительность же философии — на 5гармоничности.

Говоря о различ[ии] метода наук и философии, я невольно сделал почти определение того, что я разумею под философией, и рад, что сделал это, и постараюсь сделать еще определеннее и точнее. А то очень часто мы, любящие философию, непонимаемы и не понимаем других. От философии требуют или слишком многого, или слишком малого. Позитивист говорит: вы не можете логически доказать справедливости вашего воззрения, поэтому оно не научно и не нужно . Верующий человек говорит: вы ничем не можете подтвердить справедливости вашего воззрения, поэтому оно произвольно. —

Для этого-то мне кажется, что нужно ясно определить то, что мы разумеем под философией, чтобы нам не говорили, что она не нужна, чтобы от нее не требовали, чего она не может дать, и вместе с тем признавали, что она не случайна.

Философия, в личном смысле, есть знание, дающее наилучшие возможные ответы на вопросы о значении человеческой жизни и смерти.

В общем смысле это есть соединение в одно согласное целое всех тех основ человеческих знаний, которые не могут получить логических объяснений.

Я вижу пропасть недомолвок, неясностей, повторений и противный докторальный тон во всем, что я написал, но я стою за основную мысль о методе философии, кот[орую], надеюсь, вы разберете в этом сумбуре. Эта мысль мне необходима для того, чтобы начать изложение того, что я думаю о тех вопросах, к[оторые] занимают меня. Основная мысль та, что всякое (и мое поэтому) философское воззрение, вынесенное из жизни, есть круг или шар, у кот[орого] нет конца, середины и начала, самого главного или неглавного, а всё начало, всё середина, всё одинаково важно или нужно, и что убедительность и правда этого воззрения зависит от его внутреннего согласия, гармоничности, и что я, желая выразить это воззрение, сделаю безразлично, если начну с ответа на тот самый 2-й вопрос Канта о том, что я должен делать, кот[орый] занимает вас; хотя в моем плане этот вопрос этики представляется мне одним из последних. —

Вы говорите: что я должен делать? Грудной ребенок не спрашивает, что он должен делать; он сосет, хочет жить — любит себя; также не спрашивает про это умирающий от болезни или от старости человек. Он желает не страдать, хочет умереть, (себя не) любит (не себя). Почему же мы с вами спрашиваем себя, что делать? Только оттого, что мы и хотим жить и хотим умереть, вместе. Но мы живем не от старости к детству, а от детства к старости. Надо итти по течению, чтобы чувствовать спокойствие, твердость, внутреннее удовлетворение, надо хотеть умереть.

Что такое хотеть жить? Это любить себя. Хотеть умереть — это не любить себя, не себя любить — что одно и то же.

Если бы было ясно для вас, как ясно для меня, что любить, желать и жить — одно и то же, то я прямо сказал бы, что в детстве мы желаем для себя, живем в себя, любим себя, а в старости живем не для себя, желаем вне себя, любим не себя, и что жизнь есть только переход из любви к себе, т. е. из жизни личной, т. е. этой, к любви не себя, т. е. к жизни общей, т. е. не этой, и потому на вопрос, что я должен делать, я ответил бы: любить не себя, т. е. каждый момент сомнения я разрешал бы тем, чтобы выбирать то, где я удовлетворяю любви не к себе. 6

Для чего я пишу?

Мне 47 лет. Оттого ли, что я горячо жил, оттого [ли], что возраст этот есть обычный возраст старости, я чувствую, что для меня наступила старость.

Я называю старостью то внутреннее, душевное состояние, при котором все внешние явления мира потеряли для меня свой интерес. Мне кажется, что я всё знаю, что знают люди нашего времени. Если я не знаю чего-нибудь, то мне кажется, что узнай я это неизвестное знание, это не будет для меня занимательно — не откроет мне ничего нового — нового из того, что я хочу знать. Из внешних явлений мира я ничего не желаю. Если бы пришла волшебница и спросила у меня, чего я хочу, я бы не мог выразить ни одного желания. Если и есть у меня желания, как например: вывести ту породу лошадей, которых я мечтаю вывести, затравить 10 лисиц в одно поле и т. п., огромного успеха своей книге, приобрести миллион состояния, выучиться по-арабски и монгольски и т. п., то я знаю, что это — желания не настоящие, не постоянные, но что это только остатки привычек желаний и появляющиеся в дурные минуты моего душевного состояния. В те минуты, когда я имею эти желания, внутренний голос говорит уже мне, что желания эти не удовлетворят меня.

Итак, я дожил до старости, до такого внутреннего душевного состояния, в котором ничто из внешнего мира не представляет интереса, в котором нет желаний и впереди себя не видишь ничего, кроме смерти.

Я пережил тот период детства, юности, молодости, когда я поднимался выше и выше на эту таинственную гору жизни, надеясь найти на ее вершине результат, достойный положенных трудов; пережил и тот период зрелости, во время которого, войдя на вершину, я, довольный и спокойный, разборчиво и неторопливо отдыхая, шел, разыскивая вокруг себя те плоды жизни, которых я достиг; пережил и то понемногу наступавшее недоумение о том, я ли ошибся, приписывая несвойственное значение тем плодам, которых я достиг, или несоответственность этих плодов с желанием их достижения есть общая судьба людей; пережил и убеждение в том, что на вершине этой ничего не было из того, чего я ждал, и что теперь волей-неволей мне остается одно — спускаться с другой стороны туда, откуда я вышел. И я начал этот спуск. Не только нет более тех желаний, которые так незаметно внесли меня наверх, но есть противуположное, недостойное желание остановиться, придержаться за что-нибудь, есть минутами ужас (еще более недостойный) пред тем, что ожидает меня; и я медленно осмотрительно иду вниз, вспоминая пройденный путь, разбирая настоящий и стараясь из всего пройденного пути и из наблюдений окружающего меня проникнуть тайну того, что значит та жизнь, которую я прожил, и еще бóльшую тайну того, что ожидает меня там, в том месте, к которому я невольно стремлюсь.

Такое состояние я называю старостью и до такого состояния я дожил в настоящую минуту.

Как я и говорил, первое испытанное мною чувство, когда я вступал в старость, было недоумение, потом ужас, тяжелое чувство отчаяния и в том, что бойкая фраза поэта не есть фраза, а что действительно жизнь есть пустая и глупая шутка, 7которую кто-то подшутил над нами. Но сознание того, что моя жизнь не может быть шутка, то сознание, из которого Декарт пришел к доказательству существования бога, выразил убеждением в том, что не мог бог подшутить над нами, это сознание воспротивилось во мне, как оно воспротивится и во всяком человеке в признании бессмысленности жизни разумного существа. Сознание это заставило меня усумниться в том, что я разумно понимал смысл жизни. И действительно, если в известном возрасте представляется, что вся пройденная жизнь есть бессмыслица, то несогласие этого убеждения с требованием разумности человеческой природы может быть разрешено двояко: или 1) тем, что действительно вся жизнь людей бессмысленна и приводит к отчаянию в старости, или 2) что смысл, приписываемый мною жизни, неправилен и что неправильность эта становится очевидной в известном возрасте, как отклонение линии от параллельности становится заметным на известном расстоянии.