Полное собрание сочинений. Том 60

Тиролец тоже успокаивал меня, хотел уйти и явно не мог понять, чего я горячусь и чего хочу? —

Но у меня всё больше и больше развивалась злобная словоохотливость. Я всё припомнил, и толпу, которая смеялась, когда ему ничего не дали, и слушателей на балконе, и в эту минуту я бы, кажется, с удовольствием подрался бы с лакеем и палкой по голове прибил бы Англичанок на балконе. Ежели бы был всегда Севастополь, где можно бы сорвать злобу, я бы там в минуту был ужасен.

И отчего вы провели меня и Господина в эту, а не в ту залу. А? Какое вы имели право, разве не все равны, кто платит, не только в республике, а везде? Паршивая ваша республика, вот оно равенство этих англичан, которые слушали даром бедного человека, который утешал их. — Они украли у него каждый по нескольку сантимов — их вы бы не смели провести в эту залу.

Зала заперта, отвечал швейцар. Нет, закричал [я], неправда. Так вы лучше знаете. Знаю, знаю, что вы лжете.

Швейцар повернулся плечом. Э! что говорите, сказал он.

Нет, не что говорите, ведите нас в залу. Несмотря на миротворные действия горбуньи и на уговаривания Тирольца я пошел в залу. Обер-келнер, увидав мое озлобленное лицо и голос, провел нас в залу. Швейцар скрылся. Зала была отперта и Англичанин с женой ели бараньи котлетки; несмотря на то, что мне указывали особый стол, я подсел к самому Англичанину. Надо было видеть, как посмотрели на меня встревожен[но], как он сказал shocking, 32как она оттолкнула тарелку и, шумя шелковой юбкой, вышла из комнаты. И с каким презрением они посмотрели на нас и как в дверях что-то толковали лакею, презрительно плечом указывая на нас. Тиролец был сам не свой и просил уйти. Я, хотя удовлетворив отчасти своей досаде, 33всё больше и больше приходил за него в негодованье. Когда он допил вино и снова непонятной фразой, прибавив je ne dis que ça, отблагодарил меня, мы вместе вышли. Глаза у него всегда были влажны, поэтому, когда он говорил трогательно, оно особенно действовало. Я дал ему поравняться с швейцаром и лакеями, стоявши[ми] у подъезда (швейцар жаловался, кажется, на меня лакеям), и тут со всей почтительностью, к[оторую] только в состоянии выразить в себе, я снял шляпу и пожал Тирольцу руку с панари. Лакеи сделали, как будто ни малейшего [внимания] на меня не обращают. Один из них только засмеялся сардонически[м] смехом. — Тиролец, раскланиваясь, скрылся в темноте, я пошел наверх, но не мог ни чем-нибудь заняться, ни заснуть от волнения. Мне всё хотелось побить или подраться с швейцаром или с Англичанами; в смутной надежде встретить такой случай, и тоже для того, чтобы походить до тех пор, пока успокоюсь, я вышел на улицу. Никого не было, исключая швейцара, который, увидав [меня], повернулся мне спиной и стал ходить по набережной между липками.

Вот она странная судьба поэзии, рассуждал я, успокоившись немного — все любят ее, ищут ее, одну ее ищут и любят и никто не признает и не знает этого. Лучшее благо мира, которым пользуются люди, не зная этого, не благодаря за это ту силу, которая дает его им. Спросите у кого хотите, у всех этих оби тателей Швейцерхофа: что главное благо мира? все или скажут — деньги, и примут сардоническое выражение, что мол! Может быть, это вам не нравится, но что же делать, я не мог удержать мой ум видеть правду. — Жалкий твой ум и несчастная ты машина, сама не знающая, чего тебе нужно. Зачем вы все при лунном свете высыпали на балкон и к окнам и в том почтительном молчании слушали маленького певца и слушали бы еще, ежели бы он захотел петь еще? Что за деньги, хоть за 100 000 ф[ранков], вас всех можно бы было заставить молча стоять и внимать? Наверно нет. Что за деньги вас можно бы было всех выгнать из отечества и пригнать в маленький уголок Люцерн. Да, говорите вы, поэзия, это хорошо для детей. Да дети-то и похожи на людей, а вы развращены внешне, на вас наплыла уже вся грязь жизни; хотя все-таки одно, что вы любите и ищите, это поэзия. Но вы не отдаете себе отчета, вы не знаете, что вы обязаны этому Тирольцу за чистое наслажденье, к[оторое] он вам доставил, больше чем Лорду, перед которым вы подличаете. Но это еще я понимаю, эту бессознательность поэтических наслаждений, но как вы, люди и христиане, не подумали, что, когда у каждого из вас кругом ненужного на 1000 фр[анков], можно бросить просто бедному, не только тому, около ко[торого] вы столпились и кот[орым] пользовались. Нет, вы, улыбаясь, наблюдали, а грубая толпа смеялась над ним и преследовала его за то, что вы злы, жестоки и бесчестны, потому что украли наслажденье, к[оторое] он вам дал, надеясь на вознаграждение. Как один из 100 вас не нашелся, чтобы бросить ему, этого я не могу объяснить себе. 34Да, вот факт, который должны записывать историки огненными неизгладимыми буквами. Вот факт положительный, что 7 июля н. с. почти нищий Тиролец ночью играл на гитаре и пел прекрасно, перед гостиницей в Люцерне, обитаемой 35300 семейств, ко[торых] состояние средним числом ф[ранков] тысяч 100 каждого, большая часть слушала и когда Т[иролец] просил что-нибудь дать ему, никто ничего не дал, а многие смеялись над Т[ирольцем], факт (можете по газетам справиться, кто были эти семейства), кот[орый] значительнее и серьезнее фактов, записывающихся в газетах и историях, что Анг[личане] убил[и] 1000 К[итайцев], 36Русские 1000 Чеч[енцев], Фр[анцузы] 1000 Кабилов. 37Что послан[ник] Турец[кий] в Неаполь не может быть жид, что Имп[ератор] Нап[олеон] гуляет пешком и делает комедию выборов. Это слова пустые, означающие давно известные гнусные страсти человека, а это явление новое незаписанное.

На этих фактах можно построить историю цивилизации. Да, вот она, цивилизация. Не смешной вздор говорил Руссо в своей речи о вреде цивилизации на нравы. Всякая мысль человека и ложна и справедлива. — Ложна односторонностью по невозможности человека обнять всей истины, и справедлива по выражению одной стороны человеческих стремлений. Возможен ли такой факт в деревне Русской, Франц[узской], Итальянск[ой]? Нет. А ведь все эти люди христиане и гуманные люди. Провести в общем гуманную идею разумом, — позаботиться о безбрачии китайцев в Индии, о состоянии Крымских татар в Турции, распрост[р]анять христианство, составлять общества исправл[ения] это их дело. Но при этих поступках, что руководит члена палаты или духовное лицо, подающее большой проэкт — тщеславие, корысть, честолюбие — кажется спорить нечего. А где первобытное, prime sautier, 38чувство человека. — Его нет, и оно исчезает по мере распространения цивилизации, т. е. корыстной, разумной, себялюбивой асосиации людей, к[оторую] называют цивилизацией, и к[оторая] диаметральн[о] противуположна асосиации инстинктивной, любовной. Вот оно и равенство республиканское. Т[иролец] ниже лакея, лакей показывает ему это, безбожно смеясь над ним. Потому что у Т[ирольца] 60 сант[имов], и его оскорбляют. У меня 1000 ф[ранков], я выше лакея и безобидно оскорбляю его. Когда я соединился с Т[ирольцем] вместе, мы стали на уровне лакея, и он сел с нами и спорил. Я стал нагл и стал выше. Лакей был нагл с Т[ирольцем], Т[иролец] стал ниже.