Полное собрание сочинений. Том 58

Во всяком случае, бояться моего влияния на Льва Николаевича никому из вас нет ни малейшей надобности, ибо, повторяю, роль моя лишь исполнительная: я только в точности осуществляю желания и распоряжения Льва Николаевича касательно его писаний, и если в этой области позволяю себе иногда предлагать ему какие-нибудь советы, то только относительно того, какими практическими приемами всего удобнее и целесообразнее приводить на деле в исполнение эти его желания. Если бы вы посмотрели на мои отношения ко Льву Николаевичу и его писаниям с этой точки зрения, единственной верной, то избавили бы себя от того беспокойства и всех тех страхов, от которых страдаете, предполагая совершенно ошибочно, что Лев Николаевич так, а не иначе распоряжается своими писаниями — не по своему разумению и собственной воле, а под каким-то, смешно сказать, влиянием или давлением с моей стороны.

Итак, я постарался высказать вам, Софья Андреевна, как умел, то, что было у меня на душе. Я покаялся перед вами в том, в чем мог чистосердечно признать себя виноватым; я объяснил вам то главное в моем поведении, что повидимому вас смущало; я выразил вам свою полную готовность, если пожелаете, дать вам и дальнейшие объяснения. Не знаю, как вы примете это мое письмо. Знаю только, что писал я от чистого сердца, под одним только побуждением — постараться, как я в начале высказал, хоть сколько-нибудь облегчить ту тяжесть, которую вы испытываете и не можете не испытывать от разгоревшейся в вашей душе ненависти против меня. Лично мне ничего от вас не нужно и для себя я ничего у вас не прошу. Мне только жаль и вас, и Льва Николаевича, и всех тех окружающих нас с вами близких людей, которым ваше возбуждение против меня доставляет столько беспокойства и страдания.

Вспомните, Софья Андреевна, что в прошлом вы однажды точно так же заподозрили меня в том, что я желаю сделать вам величайшее зло, которое только возможно было вам сделать, а именно — разлучить Льва Николаевича с вами. На этом основании вы тогда, так же, как и теперь, вообразили, что я становлюсь между вами и вашим мужем, и вы точно так же возненавидели меня и действовали против меня. Но в свое время вы убедились в вашей ошибке и открыто сознались в ней. Дай бог, чтобы и завладевшее вами теперь враждебное чувство ко мне также улетучилось, когда вы откроете ваши глаза на то, что действительно, а не в вашем взволнованном воображении, происходит вокруг вас.

Во всяком случае, я с своей стороны врагом вашим быть не в состоянии, чтобы вы против меня ни говорили, ни помышляли и ни делали. И это — не по какой-либо добродетели с моей стороны, а просто потому, что я слишком предан Льву Николаевичу, слишком люблю его в самом глубоком, святом смысле этого слова, для того чтобы мне возможно было враждебно относиться к столь близкому ему человеку, как его жена.

Не в моих личных интересах, а ради Льва Николаевича, столь изнемогшего от всего происшедшего, и ради вашей собственной души умоляю вас, Софья Андреевна, восстановить то хорошее, что в течение стольких лет было во взаимных отношениях между вами и мной. Этим вы не только облегчили бы собственную исстрадавшуюся душу, не только сразу приобрели бы ту внутреннюю радость, которой сами себя лишаете, поддерживая вашу вражду ко мне, но доставили бы и Льву Николаевичу, страдающему несравненно больше, чем вы повидимому себе представляете, то облегчение и ту радость, в которых он так нуждается, и которых, не теряя веры в вашу душу, он так трогательно дожидается от вас. Во имя бога, прошу вас, Софья Андреевна, сбросьте с себя это подавляющее вас и мучающее других бремя вражды и ненависти ко мне, возникшее там, где казалось бы так легко могло бы царствовать, если не полное согласие во всех убеждениях, зато взаимное уважение и доброжелательство.

Уважающий вас и, несмотря ни на что, истинно преданный вам В. Чертков».

Ответ С. А. Толстой В. Г. Черткову от 9 сентября:

«Владимир Григорьевич, Письмо ваше я получила и отвечу вам подробно, когда буду здорова и когда в голове будет ясней. Отвечу из Ясной поляны, когда вернусь туда со Львом Николаевичем. С. Толстая».

Ответ С. А. Толстой В. Г. Черткову от 11—18 сентября 1910 г.

«Владимир Григорьевич, Перемена, происшедшая во мне к вам, произошла хотя и из старых источников, но теперь действительно с пребывания Льва Николаевича у вас. Причина первая та, что вы повлияли и удержали Льва Николаевича для цыгана-скрипача, когда я, заболев, умоляла его приехать, а он с вами вместе телеграфировал, что удобнее приехать позднее. В слове удобнее я поняла ваш стиль и ваше влияние, так как Лев Николаевич потом говорил: «я чувствовал, что надо было ехать утром». На мои упреки он уверял меня, что он чувствует ко мне всё самое доброе и любовное, и покажет мне в Дневнике, как он хорошо обо мне писал. Он сделал движение, чтобы достать Дневники, их не нашел и смутился, вероятно, забыв о их похищении. Тогда он повел меня к Саше спросить ее, не знает ли она, где они? И Саша солгала, и Лев Николаевич должен был признаться, что они у вас. Вы видели, как меня огорчило и смутило это обстоятельство. Я не могу отделить от себя мужа, с которым прожила почти полвека. Его Дневники — это святая святых его жизни, следовательно, и моей с ним, это отражение его души, которую я привыкла чувствовать и любить, и они не должны быть в руках постороннего человека. А между тем тайно от меня они были увезены присланными вами людьми и находились у вас в деревянных помещениях с риском пожара или обыска, и так долго, что можно бы их десять paз переписать, а не только производить разные работы. Когда я в добром и горячем письме просила вас их возвратить, вы резко отказали и выставили неблагородные мотивы, что я боюсь, что посредством Дневников вы будете меня и детей моих обличать , и злобно прибавили, что «еслиб я хотел, то давно имел возможность напакостить вам и вашим детям, и если я этого не сделал, то только из любви к Льву Николаевичу». Понять эти слова превратно, как вы пишете — невозможно, всё ясно, — и не так уж я глупа! Все прежние Дневники у меня в музее, естественно было мне желать взять и последние. Но вы зло и упорно отказывали, а Лев Николаевич своей слабой волей подчинялся вам, и наконец, вы сказали, что от такой жены вы или убежали бы в Америку или застрелились. Потом, сходя с лестницы, вы сказали во всеуслышание сыну моему Льву: «Не понимаю такой женщины, которая всю жизнь занимается убийством своего мужа!» Зачем же вам теперь искать общения с убийцей?

Вы вступили со мной в борьбу за Дневники, и увидали, что борьба неравная, и озлились на меня. Тогда я совершенно искренно поставила вопрос так: или моя жизнь или Дневники будут отданы мне. Лев Николаевич понял, что я несомненно исполню свою угрозу, и обещал отдать мне Дневники, но испугался вас и отдал их не мне, а положил в банк. Если вы хотите быть добросовестны, вы должны были слышать, как он мне сказал, после вашей расписки о возвращении Дневников, на мою просьбу написать мне свое обещание отдать Дневники: «Какие расписки жене? Обещал и отдам». И не отдал, а дал Тане положить их в банк.