Полное собрание сочинений. Том 58

1552. 121 33 —122 15. 1) Я потерял память..... Как хорошо ! — В дополнение к этой записи приводим выдержку из письма Толстого к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г. (см. т. 89): «Вы не можете себе представить, как хорошо для души всё забыть, как я забыл. Дай вам бог узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее». Ср. записи о памяти, перечисленные в прим. 237.

1553. 122 3 . Семену. — Семен Николаевич Румянцев, — (повар Толстых). См. его воспоминания. «Последнее утро Льва Николаевича Толстого в Ясной поляне» — ТЕ 1912, стр. 122—124. В воспоминаниях этих ошибочна дата: 27 октября 1910 г. Судя по записи Толстого в Дневнике, разговор его с Румянцевым происходил не 27 октября, а 22 октября 1910 года. См. запись от 22 октября.

1554. 122 5 . Алексея — Алексей Петрович Борисов (Борискин) — яснополянский дворник.

1555. 122 16 . Булгаков. Читал рефер [ ат ] , — В. Ф. Булгаков ездил в Москву подавать заявление о выходе из московского университета. 20 октября он прочел реферат в Московском университете «О высшей школе и науке», изданный в 1912 г. под заглавием «Университет и университетская наука (Почему я вышел из университета?)», второе издание «Новый мир», М. 1919. О своем реферате он рассказывал в Ясной поляне, вечером 23 октября. Д. П. Маковицкий в своих Записках пишет: «Булгаков рассказывал про свою лекцию перед 250 слушателями о вреде университетского образования и о своем выходе из университета. Лекция удалась, была выслушана со вниманием и сочувствием и вызвала оживленные дебаты».

1556. 122 17—18 от Священника, отвечал ему. — Тульский протоиерей Дмитрий Егорович Троицкий, начиная с 1897 г., по распоряжению Синода, время от времени пытался устно и письменно увещевать Толстого. 22 октября Толстой получил его письмо (см. прим. 1486) и в тот же день ответил. См. т. 82.

1557. 122 18—19. о социализме, за которую опять взялся. — См. запись от 21 октября, прим. 1542.

1558. 122 19 . Ездил верхом. — Приводим об этой поездке запись Д. П. Маковицкого: ,,Ездили на Лихвинскую ж. д. В Засеке услыхали шум, крик, свист. Направились туда. Нашли цепь — около пятидесяти солдат, которые делали облаву на лисиц. Лев Николаевич расспросил их и сказал мне: «Неумело делают; ничего у них не выйдет»“.

1559. 122 19—20. копеечные книжечки, разбирая их по сортам. — 23 октября А. Л. Толстая получила от И. И. Горбунова-Посадова 79 дешевых книжек изд. «Посредника» для Яснополянской народной библиотеки и для рассылки корреспондентам Толстого. Лев Николаевич вечером 23 октября стал перечитывать и просматривать их и разбил на четыре сорта: 1. «Очень хорошие книги», 2 — «Хорошие книги», 3 — «Недурные» и 4 — «Низший сорт». 24 октября он написал о своей работе по разбору книжек письмо И. И. Горбунову-Посадову. Список этих книг с подразделением на сорта помещен в приложении к этому письму Толстого, см. т. 82.

1560. 122 20—22 . Гале письмецо..... что я чувствую. — См. письмо к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г., т. 89. В этом письме Толстой благодарил А. К. Черткову за присланное письмо Н. Н. Гусева, в котором он писал о «Дневнике писателя» Достоевского. В своем письме к А. К. Чертковой Толстой писал: «Случилось странное совпадение. Я, все забывши, хотел вспомнить забытого Достоевского и взял читать «Братьев Карамазовых» (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне всё объясняет». О письме Гусева, по словам Д. П. Маковицкого в «Яснополянских записках» от 23 октября, Толстой сказал: «H. Н. Гусев пишет о Достоевском, возмущен им, выписывает места, где он оправдывает войну, наказания, суды.... Какое несерьезное отношение к самым важным вопросам. У меня было смутное сознание нехорошего у Достоевского...»

Приводим выдержки из упоминаемого письма Н. Н. Гусева к А. К. Чертковой от 27 сентября 1910 г. из Коренина, касающиеся Достоевского: ,,После того, что писалось за последние годы о Достоевском в нашей литературе, где Достоевский выставлялся величайшим и совершеннейшим учителем веры, мне, после романов, было очень интересно познакомиться с теми писаниями Достоевского, где он говорит от себя лично. Я много ждал от этой книги [«Дневник писателя»] и увы! — понес жестокое разочарование. Везде Достоевский выставляет себя приверженцем народной веры; и во имя этой-то народной веры, которую он, смею думать, не знал в том виде, в каком она выразилась у лучших представителей народа, как духоборы и Сютаев, он проповедывал самые жестокие вещи, как войну и каторгу. То, что он писал о русско-турецкой войне, просто страшно читать; тут есть и не только восхваления этой войны, как «святого дела», но и советы русским начальникам об издании приказов об угрозе расстрелянием турецким офицерам и пр. Из статьи Достоевского об «Анне Карениной», в последней части которой Лев Николаевич тогда еще выразил свое отрицание войны и насилия вообще, я узнал, что Достоевский был горячим поборником противления злу насилием, утверждал, что пролитая кровь не всегда зло, а бывает и благом, что иногда бывают такие осложнения взаимных отношений между народами, которые легче всего разрешаются войной, и пр. Вот самое ужасное место из этой ужасной статьи: «Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком (зачем он этакую пакость возьмет? Н. Г.), а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глаза ребенку, который уже у него в руках... Что бы он сделал? — Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку! — Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити... Если не вырвать у турок оружие — и чтобы не убивать их — уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтобы только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничанье, это самое полное извращение природы...» Я пришел в ужас, прочтя у того, кого считают теперь многие русские интеллигенты своим духовным вождем, это «тупейшее и грубейшее» извращение нравственного чувства и понимания христианства... Еще по другому вопросу — о суде и наказании — находим такие же жестокие, нехристианские мысли у Достоевского... Достоевский в 1873 г. высказывал недовольство несколькими оправдательными приговорами, вынесенными присяжными, и обращался к ним с такими словами: «Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой, вы, может быть, половину спасли бы их»“.