Полное собрание сочинений. Том 53

Всё это время — всю святую — продолжаю быть в необыкновенной слабости: ничего не делаю, мало думаю: так только среди мрака и тумана вдруг изредка выплывают островки мысли и от того, вероятно, кажутся особенно важными. Соня всё больна. Было поправилась и, к сожалению, стала входить в прежний раздражит[ельный] и властный тон — мне так жалко было видеть утрату того любящего настроения, к[оторое] проявилось после смерти В[анички], но 3-го дня началась головная боль и опять жар, хотя и небольшой, но сильная апатия, слабость. Помоги мне, Отец, делать и чувствовать то, что должно. Вчера ходил по улицам и смотрел на лица: редкое неотравленное алкоголем, никотином и сифилисом лицо. Ужасно жалко и обидно бессилие, когда так ясно спасение. Бараны прыгают в воду, а ты стоишь отмахиваешь, а они всё так же прыгают, и представляется, что они-то делают дело, а ты мешаешь им. Ужасно задирает меня написать об отношении общества к царю, объяснив это ложью перед старым, но болезнь и слабость С[они] задерживает.

Думал за это время:

1) Естественный ход жизни такой: сначала человек ребенком, юношей только действует, потом, действуя, ошибаясь, приобретая опытность, познает и потом уже, когда он узнал главное, что может знать человек, узнал, что добро, начинает любить это добро: действовать, познавать, любить. Дальнейшая жизнь (также и наша теперешняя жизнь, к[оторая] есть продолжение предшествовавшей), есть прежде деятельность во имя того, что любишь, потом познавание нового, достойного любви и, наконец, любовь к этому новому, достойному любви. В этом круговорот всей жизни.

2) Человек считается опозоренным, если его били, если он обличен в воровстве, в драке, в неплатеже карточ[ного] долга и т. п., но если он подписал смертн[ый] приговор, участвовал в исполнении казни, читал чужие письма, разлучал отцов и супругов с семьями, отбирал последние средства, сажал в тюрьму. А ведь это хуже. Когда же это будет? Скоро. А когда это будет, конец насильственному строю. —

Теперь 12 ч. Иду завтракать. Молю Бога научить творить Его волю, служить Ему. И как будто Он помогает мне.

11 Апр. 95, е. б. ж.

Сегодня 14 Апр. 95. Москва. Еще думал:

Продолжаю быть праздным и дурным. Нет ни мыслей, ни чувств. Спячка душевная. И если проявляются, то самые низкие, эгоистические чувства: велосипед, свобода от семейной связи и т. п. Устал ли я от пережитого в последнее время, или пережил ступень возраста, вступив в давно желанный мною старческий, чистый возраст? не знаю, но сплю. По утрам даже не читаю, а делаю пасьянсы. Здоровье Сони не улучшается, скорее ухудшается. Сейчас думал, что надо помнить, что время для исполнен[ия] мною предназначенного мне в этом мире дела на исходе, и грех тратить его непроизводительно, т. е. не служа делу Божию. Сколько ни обдумывал я вопрос об отношении дела Божия к внутреннему совершенствованию любви, я не могу вытти из того положения, что задача жизни — исполнение дела Божия — уничтожение разъединения, увеличение любви; и что совершаться это дело может только через дело, в к[отором] происходит внутренн[ее] совершенствование в любви.

Сейчас пишу и думаю так:

Цель жизни есть (пермеация) проникновение всех ее явлений любовью, есть медленное, постепенное претворение злой жизни в добрую, есть творчество истинной жизни, (п[отому] ч[то] истинная жизнь есть только жизнь любовная), есть рождение истинной, т. е. любовной жизни. И в обыкновенной жизни человек задает себе цель в претворении внешней жизни, не переставая совершенствовать внутреннюю, в исключительных же случаях — заточения, Робинзона — остается одно внутреннее совершенствование. Что же это значит? Это значит то, что любовь не есть ни внешняя, ни внутренняя и не может иметь разных целей: она есть жизнь и потому... Нет, не ясно мне. Хотел написать, что нужно непрестанную деятельность, но не знаю, правда ли. Сплю.

Думал за это время:

1) Шел подле Алек[сандровского] сада и вдруг с удивительной ясностью и восторгом представил себе роман — как наш брат образованный бежал с переселенцами от жены и увез с кормилицей сына. Жил чистою, рабочею жизнью и там воспитал его. И как сын поехал к выписавшей его матери, живущей во-всю роскошн[ой], развратной, господской жизнью. Удиви тельно хорошо мог бы написать. По крайней мере так показалось.

2) Вспомнил живо, как всякий раз, как я ближе подходил к Богу, все близкие и дальние не только осуждали, негодовали на меня. И чем дальше отходил от него, как теперь, тем ласковее становились ко мне. Хоз[яин] и раб[отник] и лечиться. Совсем хорош.

3) Читал журнал, статьи М. Ковалев[ского], Пьшина, Соловьева, повесть Ожешк[о], Бурже и т. п. и вспомнил требова[ние] брата Сережи от литературы. Есть сердечная духовная работа, облеченная в мысли. — Эта настоящая и эту любит Сер[ежа] и я, и все, понимающ[ие]. И есть работа мысли без сердца, а с чучелой вместо сердца, это то, чем полны журналы и книги.

За это время был в суде. Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости. Возился с Хохловым. Не ожидал такой подлости и жестокости врачей. И болезнь Сони. Очень жалею и люблю ее. Помоги мне, Отец, удержать и увеличить любовь в себе.

[40] Абзац редактора. Кузьмич беседовал о спасении. «Если ты не научишь людей, за это не ответишь, а если сам себя не научишь, за это ответишь». Это страшно сильно. И склоняюсь в светлые минуты думать, что всё дело в проявлении в себе любви, для чего нужно только устранять соблазны. А устранишь соблазны и проявится любовь, она потребует дела — будет ли это просвещение всего мира или приручение и смягчение паука. — Всё равно важно.

Еще думал: 4) то, что мы любим людей за то, что они делают нам, не за их достоинства, не п[отому], ч[то] мы хотим любить их, а п[отому], ч[то] мы делаем для них, жертвуем для них своею жизнью, И поэтому, чтобы любить, надо жертвовать. А чтоб жертвовать, надо любить, как же быть? Один выход: уничтожать соблазны, затыкающие любовь — жизнь. А что соблазн? Обман рассудка, подсказывающий, что жизнь там, где ее нет.

25 Апреля 95. Москва.

Вчера Соня уехала с приехавшей за ней Таней в Киев. Здоровье ее стало немного лучше — она поднялась, но вся разбита и нравственно всё не находит точки опоры. Страшно трагично положение матери: Природа вложила в ней [41] Так в подлиннике. прежде всего неудержимую похоть (то же она вложила и в мущину, но в мущине это не имеет тех роковых последствий — рождения детей), последствием к[оторой] являются дети, к к[оторым] вложена ещё более сильная любовь и любовь телесная, т[ак] к[ак] и ношение, и рождение, и кормление, и выхаживание есть дело телесное. Женщина, хорошая женщина полагает всю свою душу на детей, отдает всю себя, усваивает душевную привычку жить только для них и ими (самый страшный соблазн тем более, что все не только одобряют, но восхваляют это); проходят года, и эти дети начинают отходить — в жизнь или смерть — первым способом медленно, отплачивая за любовь досадой, как на привешенную на шею колоду, мешающую жить им, вторым способом — смертью, мгновенно производя страшную боль и оставляя пустоту. Жить надо, а жить нечем. Нет привычки, нет даже сил для духовной жизни, п[отому] ч[то] все силы эти затрачены на детей, к[оторых] уже нет. Вот что надо бы высказать в романе матери. —