Полное собрание сочинений. Том 43

В первом случае это — мир, развертывающийся или как будто развертывающийся во времени; во втором случае это — наша мысль, анализирующая и постепенно восстановляющая. Для высшего разума нет времени: чтò будет, то есть. Время и пространство — это раскрошение бесконечного для пользования им существами конечными.

Амиель.

Первый и самый обычный соблазн, который захватывает человека, есть соблазн приготовления к жизни вместо самой жизни.

«Теперь мне можно на время отступить от того, чтò должно и чего требует моя духовная природа, потому что я не готов», говорит себе человек. «А вот я приготовляюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно с своей совестью».

Ложь этого соблазна состоит в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит человеку.

Для того, чтобы не подпасть этому соблазну, человек должен понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить лучшим образом сейчас такой, какой он есть, что совершенствование, нужное для него, есть только одно совершенствование в любви, а это совершенствование совершается только в настоящем. И потому должен не откладывая жить всякую минуту всеми своими силами настоящим для Бога, т.-е. для всех тех, кто предъявляет требования к его жизни, зная, что всякую минуту он может быть лишен возможности этого служения и что для этого-то ежечасного служения он и пришел в мир.

Мы не можем представить себе жизнь после смерти и не можем вспомнить жизнь до рождения потому, что не можем представлять себе ничего вне времени. Живем же мы не во времени.

Зло только в нас самих, т.-е. там, откуда мы сами можем его вынуть.

Мы говорим, что страдания — зло, но ничто больше страданий не соединяет людей любовью.

Человек — это дух Божий в теле.

С начала жизни человек не знает этого и думает, что жизнь его в его теле. Но чем больше он живет, тем больше он узнает, что настоящая его жизнь в духе, а не в теле. Вся жизнь человека в том, чтобы все больше и больше узнавать это и освобождаться духом от тела. А мы жалуемся на то, чтò мучает наше тело. Но ведь все мучения наши нам на благо, потому что освобождают нас от тела и делают нашу жизнь все более и более такою, какою она должна быть: духовною.

Всякое удовольствие приобретается ценою страдания. За истинное удовольствие цена уплачивается вперед; за ложное удовольствие приходится расплачиваться потом.

Джон Фостер.

Если у тебя есть враг и ты сумеешь воспользоваться им так, чтобы выучиться на нем — прощать, любить врагов, то то, чтò ты приобретешь этим, гораздо большее благо, чем то, которое ты имел бы, избавившись от врага.

Человек живет для тела и говорит: все скверно; человек живет для души и говорит: неправда, все прекрасно. То, чтò ты называешь скверным, — это то самое точило, без которого затупилось, заржавело бы самое дорогое, чтò есть во мне: моя душа.

Только испытав страдания, узнал я близкое сродство человеческих душ между собою. Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны. Этого мало, самый ум проясняется: дотоле скрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, чтò кому потребно. Велик Бог, нас умудряющий! И чем же умудряющий? Тем самым горем, от которого мы бежим и хотим скрыться. Страданиями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах.

Гоголь.

Нет такой болезни, которая бы мешала исполнять долг человека. Не можешь служить людям трудами, служи примером любовного терпения.

Самоубийство есть доведенное до последней степени извращение сознания жизни. Свойство жизни — стремление к благу и все большее и большее осуществление его. И вдруг человек так извратил свое представление о благе, что видит в жизни только зло и уничтожает свою жизнь. В самоубийстве извращение полное, но оно есть в разных, более или менее сильных степенях, когда человек видит в жизни зло. Так что признание в жизни больше зла, чем добра, есть уже подготовление к самоубийству.

Сознание близости смерти учит людей тому, чтобы уметь кончать свои дела. Из всех же дел есть только одно дело, которое всегда совсем закончено: это — дело любви в настоящем.

Старайся держать свою жизнь так, чтобы не бояться смерти и не желать ее.

Часто говорят: «Мне уже не к чему, мне уже помирать пора». Все, чтò не к чему, потому что помирать пора, не к чему было и когда-либо делать. А есть дело, которое всегда нужно, и чем ближе к смерти, тем нужнее. Дело это в том, чтобы улучшать свою душу.

Животное живет, не зная о том, что жизнь его должна кончиться смертью, и потому не страдает от страха ее. За чтò же человеку дано видеть ожидающий его конец, и почему он кажется ему так ужасен? Чтò раздирает его душу иногда до того, что заставляет убивать себя от страха смерти? Не могу сказать, отчего это, но знаю, для чего. Для того, чтобы разумный человек переносил свою жизнь из жизни телесной в жизнь духовную. Перенесение это не только уничтожает страх смерти, но делает ожидание смерти чем-то подобным чувству путника, возвращающегося домой после долгого путешествия.

Смерть так легко избавляет от всех затруднений и бедствий, что неверующие в бессмертие люди должны бы желать ее. Люди же, верующие в бессмертие, ожидающие новой жизни, еще больше должны бы были желать ее. Отчего же большинство людей не желает ее? А оттого, что большинство людей живут телесной, а не духовной жизнью.

Ты хочешь освобождения от грехов, и жизнь, ослабляя твое тело и его страсти, помогает тебе. Положи свою жизнь в освобождении от грехов — и болезни, старость, всякие телесные невзгоды, смерть будут благом.

Ослабеваешь, стареешься, умираешь телом, духом же крепнешь, растешь, рождаешься.

Боюсь ли я смерти? — Нет. Но при приближении ее или мысли о ней не могу не испытывать волнения в роде того, чтò должен испытывать путешественник, подъезжающий к тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море или поднимается на огромную высоту вверх на баллоне. Человек умирая знает, что с ним ничего не случится, что с ним будет то, чтò было с миллионами существ, что он только переменит способ путешествия, но он не может не испытывать волнения, подъезжая к месту.

Думаем мы, что при смерти кончается жизнь, потому, что мы жизнь тела от рождения до смерти считаем жизнью. Думать так о жизни все равно, что думать, что пруд это — не вода в пруду, а его берега, и что если бы ушла вода из пруда, она уничтожилась бы.