Полное собрание сочинений. Том 26

Если лишенный дѣйствія всѣхъ своихъ членовъ человѣкъ въ состояніи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человѣка вполнѣ живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человѣкъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ снѣ, въ бреду, въ агоніи, въ бѣшенствѣ и дѣлаетъ самыя сильныя и быстрыя движенія, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненія, которое въ себѣ сознали признакомъ нашей жизни.

«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознаніи, отвѣчаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себѣ знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ себѣ и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзія, a дѣйствительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзіи. — Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Вѣдь это все равно, что если бы человѣкъ признавалъ иллюзіей самаго себя, а только тѣнъ, которую онъ можетъ видѣть, признавалъ бы действительно существующей.

Онъ бы не говорилъ, что на тѣни повторяются тѣ движенія, которыя я дѣлаю, а говорилъ бы, что я повторяю тѣ движенія, которыя дѣлаетъ тѣнь и то сознаніе дѣлаемыхъ ими движеній называлъ бы иллюзіей.

Заблужденіе это удивительно, тѣмъ болѣе, что оно касается самаго важнаго для человѣка предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденіе это въ той же своей сложной, квази-научной формѣ, въ которой оно представляется намъ, вѣдь есть ничто иное, какъ послѣдній, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознаніемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленіе тому, что должно совершиться. Разсужденіе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянія погибающей въ борьбѣ животной личности.

Но мало этаго: человѣкъ убиваетъ себя. Люди, непризнающіе жизнь разумнаго сознанія, а въ животной личности, какъ нѣчто вполне понятное, говорятъ: человѣкъ убилъ себя. Если бы они дѣйствительно признавали разумное сознаніе человѣка иллюзіей, они бы никогда не решились сказать такія безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человѣкъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Тѣ животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьбѣ, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго дѣйствія ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a тѣ очевидныя, матеріальныя условія, въ которыя они поставлены.

Но человѣкъ безъ всякой борьбы съ внѣшнимъ міромъ, безъ всякихъ видимыхъ матеріальныхъ причинъ убиваетъ себя только вслѣдствіи внутренней, известной каждому человѣку неудовлетворенности разумнаго я. Я — животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованій личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и дѣлаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности — убиваетъ себя.

Самоубійство и сознаніе возможности самоубійства самымъ грубымъ, но очевиднымъ образомъ, исключающимъ всякое сомнѣнiе, показываетъ человѣку, въ какомъ изъ двухъ я животнаго или разумнаго — истинная жизнь человѣка. Тогда какъ разумное я можетъ велѣть животной личности убить себя, животная личность, какъ бы сильно она ни заявляла въ человеке свои правá, ничего не можетъ противъ разумнаго я . Она не можетъ не только заставить разумное я уничтожить себя, какъ заставляетъ это делать разумное я съ животнымъ; но не можетъ ни на мгновеніе изменить, остановить деятельность разумнаго я . Разумное я можетъ все сделать надъ животнымъ: можетъ заставить его не есть, не спать, не дышать даже, и делаетъ это.

Животное я не можетъ надъ разумнымъ ничего. Все усилія животнаго я противъ разумнаго обращаются только на себя, на животное я , и не затрогиваютъ даже разумнаго я . Животное я хочеть заставить разумное я забыть, не думать. И все, что оно делаетъ для этой цѣли: и вино, и суета и опіумъ, все губитъ только животное я , а разумное я все помнитъ, все думаетъ. Въ чемъ же жизнь человека? Въ животномъ или разумномъ сознаніи?

Вѣдь разсужденія эти импозируютъ людямъ только потому, что много людей сошлись въ нихъ и выработали цѣлый научный жаргонъ для отстаиванья ихъ, но разсужденія эти такъ же жалки, нелепы и понятны, какъ и то, что мы безпрестанно слышимъ, отъ одного человека, находящагося въ процессе борьбы животнаго и разумнаго сознанія: несомненно одно то, что передо мной яблоко, а во рту слюни отъ желанія его съесть, остальное все мое знаніе о томъ, отчего произошло это яблоко и что мое отношеніе къ нему, это все иллюзія.

Но что бы не говорили люди, возведшіе въ теорію борьбу разумнаго сознанія, какъ бы ни старались они своими софизмами остановить ростъ этаго разумнаго сознанія и доказать людямъ, что его не существуетъ, а существуетъ одно животное, человѣкъ съ проснувшимся разумнымъ сознаніемъ не понималъ и не можетъ понимать жизнь иначе какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію: нѣтъ этаго подчиненія и человѣкь ничего не знаетъ о жизни: какъ только начинается жизнь, такъ человѣкъ ее понимаетъ и не можетъ понимать иначе, какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію.

Но если даже одни изъ людей, не имѣющихъ истиннаго пониманія жизни, тѣмъ или другимъ способомъ увѣрили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили себя, часто безсознательно, разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, тѣ и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбѣжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имѣютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всѣхъ сторонъ неизбѣжныхъ страданій.

Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Страданія вотъ что ужасно! — говорятъ они обыкновенно, подъ этимъ общимъ словомъ страданій смѣшивая три разные понятія о страданіяхъ: страданія свои тѣлесныя личныя, которыя собственно и составляютъ для нихъ главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.

Замѣчательное явленіе: утвержденіе о томъ, что утверждали стоики, что страданій нетъ, что страданія это суевѣріе, произведете нашего воображенія, утвержденіе это изъ себя выводить людей, боящихся страданій и утверждающихъ то, что это есть главное бедствіе жизни. Люди защищаютъ действительность страданій какъ какую-то драгоценность, какъ опору моего міросозерцанія, которую они [ни] за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленіе о страданіяхъ, всегда <���нарочно> смешиваютъ все три рода страданій: личныя животныя, страданія другихъ и нравственныя страданія, умышленно подменяя одно другимъ. Человекъ былъ богатъ, знатенъ и обеднелъ и попалъ въ такое положеніе, что 30 лѣтъ кормился въ проголодь, мерзъ, былъ унижаемъ и заболелъ и померъ подъ кучей камня.