Полное собрание сочинений. Том 3

Вероятно, о том же произведении идет речь в записи под 30 июня, где намечается на следующий день после обеда писать 3. О. или К. О. (допустимо то и другое чтение этого места с исправленной первой буквой), т. е. «Записки Офицера» или «К[авказские?] О[черки?]».

Затем упоминания о работе Толстого над будущей «Рубкой леса» исчезают со страниц дневника до августа. Очевидно, в работе наступил перерыв, вызванный, быть может, ее трудностью. А последняя находит объяснение в следующих словах Толстого от 27 июля: «Читал 3[аписки] О[хотника] Тург[енева], и как-то трудно писать после него».

В августе, одновременно с работой над «Отрочеством» и «Казаками», Толстой берется и за «Записки кавказского офицера».

7 августа утром он намерен писать «Отрочество», а после обеда — «Записки кавказского офицера». Суммарная запись под 17—26 августа говорит, что Толстой «решился бросить Отрочество, а продолжать Роман и писать рассказы К[авказские]».

После этого опять длинный перерыв в записях, имеющих отношение к «Рубке леса».

Запись дневника от 2 декабря подводит итог колебаниям Толстого в выборе намеченной литературной работы после «Отрочества», скорое окончание которого он предвидит. «Я решился, — записано в дневнике, — окончив «Отрочество», писать теперь небольшие рассказы, настолько короткие, чтобы я сразу мог обдумать их, и настолько высокого и полезного содержания, чтобы они не могли наскучить и опротиветь мне».

На следующий день литературные планы изложены более конкретно.

«Я был в нерешительности насчет выбора из 4-х мыслей рассказов.

1) <���Встреча с Кавказ> Дневник Кавказского Офицера, 2) Казачья поэма, 192 192 Повесть «Казаки». 3) Венгерка, 193 193 От этого художественного замысла не осталось никаких следов. 4) Пропащий человек. 194 194 Первоначальное заглавие рассказа «Разжалованный» («Встреча в отряде с Московским знакомым».) Все четыре мысли хороши. Начну с самой, повидимому, несложной, легкой и 1-й по времени — Д[невник] К[авказского] О[фицера]».

Суммарная запись дневника под 11—16 декабря отмечает, несомненно, переломный момент в работе над той вещью, которая, в конце концов, оформилась, как «Рубка леса». «Начал вчера З[аписки] Ф[ейерверкера], но нынче ничего не писал», — отметил Толстой.

Очевидно, все предыдущие опыты на эту тему оставлены, и Толстой вновь приступил к ее разработке, действительно, в буквальном смысле, начал «Записки фейерверкера», не как продолжение старой работы, а как что-то новое, — разумеется, только по форме: реальный материал был один и тот же тогда и теперь. Новое заглавие выразительно подчеркивает наступление переломного момента в работе.

В декабре 1853 г., среди записей о работе над «Романом русского помещика», есть еще одно упоминание о «Записках фейерверкера»: 28 числа Толстому помешали писать их «разные дела».

С 3 по 13 января 1854 г. в дневнике идут почти ежедневные упоминания о «Записках фейерверкера», от которых Толстого не отвлекает и параллельная работа над «Отрочеством».

Некоторые из дневниковых записей носят характер черновых заметок, материалов для будущей «Рубки леса».

Так, 6 января Толстой «раскрыл тетрадь», чтобы писать «Записки фейерверкера», «но ничего не написал, а до ужина болтал с Чекатовским о солдатиках».

Вероятно, разговоры велись в связи с работой Толстого, и под их впечатлением он в тот же день записывает: «Солдат Жданов дает бедным рекрутам деньги и рубашки. — Теперешний феерверкер Рубин, бывши рекрутом и получив от него помощь и наставления, сказал ему: — Когда же я вам отдам, дяденька? — Что ж, коли не умру, отдашь, а умру, всё равно останется, — отвечал он ему».

Под тем же числом еще три аналогичных записи.

«Я встретил безногого угрюмого солдата и спросил его, отчего у него нет креста. — Кресты дают тому, кто лошадей хорошо чистит, — сказал он, отворачиваясь. — И кто кашу сладко варит, — подхватили, смеясь, мальчишки, шедшие за ним».

«Спевак, строевой Ефрейтор, получил от Рубина на сохранение 9 р. с. Он пошел гулять и вынул их с своими деньгами. Ночью у него украли их; и несмотря на то, что Р[убин] не упрекал его, он не переставая плакал, убивался от своего несчастья. Рекрутик Захаров просил Рубина успокоить его, предлагая свой единственный целковый. Взвод сделал складчину и выплатил долг».

— «Только бы фолейтору возжи держать, — сказал Черных перед кабаком, продавая краденую шубу».

Запись о Жданове использована в III гл. «Рубки леса» для характеристики солдата с той же фамилией. В истории Спевака нельзя не видеть того же, что рассказано о Веленчуке в конце II гл.

Заметка, занесенная 7 января, несомненно использована в XIII гл. «Рубки леса». «Русский — или вообще простой человек, — записал Толстой, — в минуту опасности любит показывать, что чувствует, или действительно чувствует больше страха потерять порученные ему или собственные вещи, чем жизнь».

В качестве материала Толстой заносит и мелкие подробности, касающиеся внешности, одежды солдат, вроде записи под 8 января: «Солдаты носят суконные нагрудники».

Записаны также наблюдения над особенностями языка. Правда, это наблюдения над языком гребенских казаков, но они использованы для передачи говора солдат. Так, под 18 ноября 1853 г. записано: «Казаки говорят: эта ружье». Отмеченная особенность казацкого говора нашла отражение в двух местах «Рубки леса». На стр. 53, строка 8, Веленчук говорит: «прямо в ту дерево попанет», и на стр. 65, строки 39—40, капитан Тросенко произносит: «чтò за чудо такая приехало?»

Упоминания о «Записках фейерверкера» продолжаются почти до самого отъезда Толстого с Кавказа, т. е. до 19 января.

Делая планы работ на время дороги, он пишет: «Перечел «Отрочество» и решил не смотреть его до приезда домой, а дорогой писать Кавк[азские] З[аписки] Ф[ейерверкера]».

Действительно, мысли о «Записках фейерверкера» не покидали его дорогой.

Быть может, 21 января, в Николаеве, их оживила встреча с Чикиным, через которого он послал письмо Алексееву, — если допустить, что этот Чикин — солдат, изображенный под своей фамилией в «Рубке леса», как балагур, весельчак и забавник.

В тот же день сделана запись, которую можно рассматривать, как черновой материал для будущей «Рубки леса»: «Есть особый тип молодого солдата с выгнутыми назад ногами».

Возвращение на родину, свидание с близкими, назначение в Дунайскую армию, куда Толстой скоро выехал, отвлекли его от работы над «Записками фейерверкера», и упоминание о ней мы встречаем лишь 5 июля 1854 г. Очутившись вновь среди солдат, пристально в них вглядываясь, Толстой вспомнил про давно начатую работу и отметил в дневнике: «Вечером написал главу Зап[исок] Феер[веркера] с увлечением и порядочно».