Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Да, это мне уже говорили.

– Я скажу вам кое-что про вас.

– Да, будьте так добры. Мне по этому вопросу ничего не известно.

– Вы единственная женщина, какую я когда-либо знал, которая не получает удовольствия от комплиментов.

– И вам двадцать три года, и вы знали свою матушку, свою старую няню и свою сестру Клодию. Подумать только!

– Тут вы несколько преувеличиваете. Моя матушка умерла, когда мне было два года. Я, возможно, сказал бы «Прости, мама», но не знаю, как бы она среагировала.

– Ах, милый, мне так жаль. – Она импульсивно протянула ему руку, и он ее схватил. – Я не про смерть вашей матушки, поскольку полагаю от нее вы уже оправились, и не про то, что вы остались маленьким потерянным беспризорником, но… – Она отняла руку. – Почему я сказала, что мне жаль, Эллен? Чего именно мне жаль? В толк не возьму. Это коктейль мистера Лэнсинга?

Эллен принесла несравненный коктейль «Хлоя».

– Дайте мне, – приказала Хлоя. Она отпила, оставив на ободке след красных губок, и наградила бокалом Клода, точно медалью. – Вот, милый. Если я вам больше нравлюсь такой, я наложу совсем чуть-чуть краски.

– Благослови вас Бог, – с чувством отозвался Клод, глядя ей в глаза и поднимая за нее тост.

Вложив в ответный взгляд всю душу или то, что Клод счел ее душой, Хлоя вернулась к макияжу.

– Как дела у Клодии? – весело спросила она. – Она справляется?

– Не знаю, как в Академии, но дома ужасно актерствует.

– Было время, когда я сама подумывала стать актрисой, но Эллен сказала, что я и так большая актриса, и порыв прошел.

– Ничего подобного я не говорила, мисс Марр! – возмущенно возразила Эллен.

– Значит, я подумала о ком-то другом. Или о чем-то другом. Вам нравится коктейль, милый?

Клод кивнул. Его охватило восхитительное ощущение благоденствия. Он так и видел себя со стороны: он привольно сидит в спальне Хлои Марр, той самой прекрасной мисс Марр, о которой столько судачат. Тут перед его мысленным взором возникла иная картинка: Венера и ее зеркало. Современная Венера, сплошь изящные изгибы, сидит за туалетным столиком, а за ней, отраженный в зеркале и очень далекой и маленький, чопорно выпрямился на чопорно-жестком стуле очень старый джентльмен в очень жестком воротничке и чопорно держит на коленях цилиндр. Это была бы аллегория… аллегория… чего-нибудь… Или, может, выбросить мужчину и, если уж на то пошло, зеркало тоже, зато поместить бедную старую Эллен. Или отражение Эллен в зеркале. Две женщины… Зеркало показывает, к чему неизбежно идет красота. Да, так было бы хорошо. Но разумеется, первым он увидел очень маленького старого джентльмена в цилиндре, поэтому, наверное…

– О чем вы задумались, милый? – спросила у зеркала Хлоя.

– О моем искусстве, – с одной из редких своих улыбок ответил Клод.

– И я тоже. – Она присмотрелась к себе внимательнее. – Ну? – спросила она, поворачиваясь. – Каков вердикт?

Клод сделал глубокий вдох.

– Вы были правы. Прекраснее быть невозможно.

Хлоя победно рассмеялась, и зазвонил телефон.

– Вам придется сейчас уйти, милый. Мне нужно одеться.

Как часто говорил ей Барнаби, она была самой чудесной, самой милой, самой верной, самой доброй, самой щедрой девушкой на свете. И всегда (потом) он осознавал, что ни одним из этих качеств она не обладает. Разве только чудесной красотой. И эта красоту нельзя было бы назвать легкой или умиротворяющей, душевной или даже такой, которая расцвечивает и приукрашивает красоту душевную. Ее красота была триумфальной: живой, провокационной и неудержимой, – эдакое молниеносное и необоримое наступление на мужское начало любого, кто носит брюки. Вдали от Хлои Барнаби частенько задумывался, была ли эта атака холодной и рассчитанной, а рядом с ней признавал свое поражение, ведь счастьем было просто смотреть на нее. Поэтому он смотрел на нее раз в неделю… а остальные дни о ней думал.

Барнаби было тридцать с небольшим, и на мир взирало честное, тупоносое, неприятное, но одновременно красивое лицо и дружелюбные серые глаза под вздернутыми на концах бровями. Когда его взгляд соскользнул с лица Хлои на счет, она спросила:

– У нас все в порядке, милый?

Хлоя любила ходить на ленч в дорогие рестораны, и Барнаби любил ее туда водить, но у них было соглашение, что счет никогда не должен превышать двадцать четыре шиллинга. Однажды, давным-давно, получилось двадцать четыре шиллинга, и она сказала:

– Давай эту черту не преступать, ладно?

Когда они не переступали, у них все было в порядке.

– Пожалуй, неплохо, – ответил он.

Отведя взгляд от зеркальца, она посмотрела на счет.

– О, милый!

– Лишняя пара коктейлей, – объяснил он.

– И верно, – с облегчением отозвалась она и вернулась к зеркальцу. – Но теперь и вправду хорошо, верно?

– Не знаю, как насчет хорошо, – сказал Барнаби. – Просто я благоразумен. И если ты думаешь, что я предпочел бы ленч за шиллинг одному в какой-нибудь жуткой чайной ленчу за тридцать шиллингов с тобой, то ты просто сумасшедшая.

– Милый! – Она наградила его чудесной, быстрой, нежной улыбкой, которой, как он знал, награждала сотню мужчин, но которая всегда доставалась даром ему одному. – Я очень-очень дорого тебе обхожусь?

– Ты стоишь каждого пенни, золотко.

– Но ведь не взаправду же, да? Мы ходим на ленч или еще куда раз в неделю, когда мы оба в Лондоне, что гораздо меньше, чем просто раз в неделю, и если получается чуть больше фунта каждый раз…

– Я думал, истинная леди никогда не забивает себе такими мыслями прелестную головку.

– С тобой я никогда не бываю истинной леди, милый. Разве ты еще не понял?

– Не настолько полно, как хотелось бы.

И снова эта улыбка – на сей раз с тенью смеха, – сокровенная и исполненная любви. Даже если такая доставалась всем прочим тоже, он был не в обиде.

– С тобой я всегда чувствую себя по-другому. Ты же знаешь.

– Господи помилуй, да. Я практически единственный приятный мужчина, кого ты встречала.

– Ну, ты единственный, кому я могу сказать все, что хочется.

– А что бы тебе хотелось?

Она коснулась его ладонью.

– Я собиралась сказать, что…

– …настоящая леди или нет…

– …что получается всего пятьдесят фунтов в год, и за эту сумму мы получаем уйму счастья, правда, милый?

– Получаем. И стоит оно даже втрое дороже.

Так и правильно, ведь к этому все сводилось: пятьдесят фунтов плюс-минус. А на остающиеся четыреста пятьдесят он вполне перебивался – и жил гораздо счастливее, чем на любые миллионы, но без Хлои.

Она начала искать перчатки. Обычно за ними приходилось возвращаться, или она доставала из сумочки другую пару со словами: «Не важно, милый. Всегда можно позвонить метрдотелю».