Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Мне просто любопытно, – поинтересовалась она, – вы поведете меня на ленч или нет?

– А, привет! – отозвался Барнаби.

– Привет.

Они смерили друг друга взглядом. Она была молоденькой, чуть больше двадцати лет и со странной уверенностью в себе нахального подростка: точно она все еще староста школы и капитан теннисной команды, а большой мир – это ее маленький мирок, где она занимает свое законное место. Не слишком хорошенькая, подумал сначала Барнаби, но на удивление привлекательная: высокие скулы, миндалевидные глаза и решительно вздернутый носик. Он попытался придумать определение для ее фигуры и общей манеры держаться и решил, что «непреклонная» не вполне воздает им должное.

– Входите, входите. Что это за новость про ленч? Вы девушка из соседней комнаты?

– Да? А сами вы кто?

– Я Барнаби Раш.

Она кивнула:

– А я – Крошка Нелли [78].

– Раш, девушка, не Радж, как в романе, а Раш.

– Простите. Ваш отец что, Диккенса не читал?

– Не только читал, но и знал лично. Вы удивитесь, но, надеюсь, будете заинтересованы, услышав, что свидетельство о рождении мне выписывали на имя Дэвид Копперфильд Раш. В последний момент, после слезных мольб матушки меня окрестили Барнаби, тем самым оставив Диккенса в семье, но не так явно.

– Крайне интересно. Я Джилл Морфрей. – Она словно бы говорила «Та самая Джилл Морфрей». – Диккенс был вашим крестным? А экземпляр с автографом «Барнеби Радж» он вам подарил?

– Только экземпляр с автографом. Мой другой крестный, Чосер, подарил мне «Кентерберийские рассказы». Как по-вашему, сколько мне лет?

– Понятия не имею. И я не знаю, когда умер Диккенс. – Прислонившись к его столу, она достала пудреницу. – Кто это только что у вас был? Я краем глаза что-то увидела, потом оно исчезло.

– Послушайте, мисс Морфрей, а вы-то кто, если уж на то пошло?

– Вы про мое фамильное древо или про то, зачем я тут?

– И то и другое. Что угодно. Ничего. Расскажете мне за ленчем. – Глянув на часы, он встал. – Очень удачная вам пришла мысль.

– Не мне. А ей. С чего это она взяла, что она дважды была замужем?

– Вы действительно слышали все, что она говорила? – Он постарался вспомнить, что именно говорила Прэнс и – что важнее – что он сам сказал.

– Если вы оба слышали, что я очень тихим голосом говорила по телефону с… с…

– Вашим дядюшкой?

Подсказке она отдала должное намеком на улыбку в уголках миндалевидных глаз.

– С моим дядюшкой… Естественно, я слышала, как ваша приятельница кричит во всю глотку. Как такая женщина смеет говорить… Ну, идемте на ленч.

– Ладно. Кстати, если захотим упомянуть ее снова, хотя ума не приложу зачем, ее зовут миссис Уиллоби Прэнс.

– Тоже подруга Диккенса?

– Моя уважаемая коллега, которая возглавляет отдел подростковой литературы в «Проссерсе».

– Книги про зайчиков буду отныне покупать в другом месте, – холодно парировала мисс Морфрей.

Ленч они ели, это было почти неизбежно, в «Савойе». Мисс Морфрей спиртное не употребляет. Мисс Морфрей не курит.

– А вы едите? – несколько обеспокоенно спросил Барнаби. – Надо же, чтобы ленч удался.

– Есть я могу что угодно. Заказывайте себе, и я буду то же самое.

– О!.. Быстро переводя на человеческий язык, я буду дюжину устриц и филе говядины с гарниром. Вам подойдет?

– Да, спасибо. Когда будете управляющим «Савойя», подарю вам «Мысль дня».

– Ах, пожалуйста. Никогда не знаешь, что может случиться.

– Закажите в типографии два варианта меню, один с ценами и один без, и велите официантам, пусть подают платящему меню с ценами, а гостям – без. Всегда неловко продираться через меню со множеством блюд, и когда одни стоят три шиллинга шесть пенсов, а другие пятнадцать шиллингов шесть пенсов, и если не знаешь, какой доход у приглашающей стороны, становится тем более неловко.

Барнаби посмотрел на нее удивленно.

– Не хотите же вы сказать, что вы то и дело задаетесь вопросом, а сможет тот счастливец, что удостоился привилегии вас пригласить… к черту фразу, становится слишком длинной… Неужели вас интересует, останется ли у него достаточно, чтобы дотянуть до конца месяца?

– Конечно.

– Пригласить вас воистину привилегия, мисс Морфрей. Одно это делает вас уникальной среди женщин. Вы уверены, что не поможете мне с бутылкой «шабли»? Это не «спиртное» в самом распутном смысле слова.

– О, вино я, разумеется, пью. Полбутылки, и я выпью полбокала. Нам после работать.

Барнаби сделал заказ и, кашлянув, сказал:

– Я тоже, знаете ли, работаю. Э… когда вы говорите о «работе», мы имеем в виду одно и то же?

Мисс Морфрей на него посмотрела. Мисс Морфрей взглядом ясно дала понять, кто капитан теннисной команды, а кто нет.

– Послушайте, мистер Раш, – дружелюбно сказала она. – Я не в школе и не обязана отчитываться за каждую минуту. И вообще, поскольку за работу я получаю фиксированную плату, то сама могу распоряжаться своим временем. Разумеется, знай я, что в «Проссерсе» стены из картона, не стала бы разговаривать по телефону и даже дышала бы, наверное, осторожнее. Я себе пометила, что должна мистеру Стейнеру два пенса за телефонный звонок.

– Раздавлен, – отозвался Барнаби. – Не смею больше взглянуть миру в лицо.

– Извините, та женщина вывела меня из себя.

– С ней такое бывает. И если хотите знать мое мнение, мы оба обошлись с вами очень грубо. Забудьте, простите, и давайте поговорим о нас самих. Тема гораздо интереснее.

Ее отец (никто, в сущности, не знал почему) был священником. У преподобного Квентина Морфрея был приход в тысячу душ в Уорвикшире, конюшня с полудюжиной лошадей, три дочери и стадо джерсийских коров. Но смысл его существования, которому он был предан душой и телом, составляла конюшня. Из трех дочерей Джилл была самой младшей, а потому оказалась «выделена среди сестер». Сестры, которые были гораздо старше ее, практически жили с лошадьми и ради лошадей, и если вообще выходили из денника, чтобы заглянуть в классную комнату, то лишь для того, чтобы спросить мисс Тригг, очень ли Джилл занята. «У нас алгебра», – нелепо отвечала мисс Тригг, точно это могло равняться с приготовлением припарки или полировкой мундштука, и алгебра склоняла голову или ее выводили выгуливать на корде. Послеобеденные часы принадлежали самой Джилл. Она могла проводить его за мальчишеской работой по ферме или катя на велосипеде в деревню с запиской или поручением.

Ездить верхом она в целом любила, но пастор мог себе позволить держать верховых только для двух дочерей, поэтому Джилл обходилась стареньким пони, которого давно уже отправили щипать травку. Жеребцов Птолемея и Тита пастор Морфрей считал инвестицией в брачный рынок: если Берил и Гермиона должны выйти замуж, их акции повысятся в результате обмена охотничьими навыками, а не любезностями в бальных залах или подачами на теннисном корте. О таких вещах ему пришлось думать с той минуты, как умерла мать девочек. Джилл могла подождать. К тому времени, когда она вырастет, у нее будут иные достоинства, помимо хорошей посадки, твердой руки и неспособности говорить о чем-либо, кроме лошадей. Но случались моменты, когда она почти обещала вырасти красивой. Две старшие дочери внешностью походили на мистера Морфрея: в этой катастрофе он – чуток несправедливо – всегда винил жену.