Алан Милн - Слишком поздно

В «Панче» стали платить чуть больше. Время от времени мои статьи печатали в «Дейли ньюс», и за них я получал две гинеи вместо одной. За статью в «Вестминстер газетт» заплатили три гинеи — самый высокий пока что мой гонорар. Такое событие нельзя было не отметить вместе с Кеном, и в результате размер гонорара уменьшился до двух гиней.

Семнадцатого января 1905 года я пошел в банк получать свои еженедельные два фунта. Этого мне как раз хватало на самое необходимое: четырнадцать шиллингов за комнаты и завтрак, еще четырнадцать — на обеды и ужины да два шиллинга за уголь. Остается еще десять шиллингов в неделю на автобус, чай, писчую бумагу, на врача, дантиста, спорт, одежду, поездки за город и клубные подписки. Подписки-то меня и сгубили. Я в тот день обедал с Кеном, и за деньгами мы пошли вместе — банк был тут же, на Флит-стрит. Я гордо сказал, что у меня на счету почти шесть фунтов. Кассир взял чек, ушел куда-то и вернулся с управляющим. Управляющий очень деликатно сообщил, что у меня перерасход. Я возмутился. Управляющий напомнил: я подписал чек на шесть гиней для Национального либерального клуба — так вот по этому чеку только что заплачено.

Я сказал:

— А-а…

Что еще тут скажешь? Мы немного помолчали. Управляющий спросил, намерен ли я в ближайшее время положить деньги на счет. Я мог с полной убежденностью ответить «нет», поскольку гонораров до конца месяца ждать не приходилось. И тут я вспомнил, что назавтра у меня день рождения. В прошлом году отец прислал в подарок пять фунтов. Может, и теперь пришлет? Я с достоинством объявил, что завтра внесу громадную сумму в пять фунтов, и мне оплатили чек.

Наутро мне в самом деле доставили пять фунтов, а за ними, к моему ужасу, через пару дней последовали еще пять. Руди Леман, в каком-то смысле толкнувший меня на писательский путь, живо интересовался моими успехами, и я постоянно сообщал ему свежие новости. Я ему описал в юмористическом ключе эпопею с банком, и он в ответ прислал чек на пять фунтов: «Заплатите, когда ваш баланс придет в норму». Он был потрясающе добр, но я не настолько нуждался в деньгах и к тому же страшно не любил одалживаться. Так что я их вернул, выждав неделю-другую — якобы за это время мой баланс пришел в норму.

Отныне у меня не было ничего сверх моего заработка. Мне требовалось сто фунтов в год, то есть восемь гиней в месяц. Скажем, три от «Панча», два от «Ньюс», одна от «Сент-Джеймс» — вполне реально. И еще две гинеи набежит от публикаций в других лондонских периодических изданиях, за исключением «Гибберт джорнал» — я совершенно потерял к нему интерес. Что ж, и это вполне реально. А как насчет «Ивнинг ньюс»? Им я еще ничего не посылал. Я послал кое-что в «Ивнинг ньюс». Ч. Э. Бертон, их литературный редактор и самый плодовитый стихотворец в Лондоне, назначил мне встречу.

— Мне понравилась ваша заметка, пойдет в завтрашний номер.

— Хорошо.

— Смешно и ненатужно.

— Я очень старался.

— Не хотите ли писать нам что-нибудь в том же духе каждую неделю?

— Буду счастлив.

— Великолепно!

Я ждал продолжения, но его не последовало.

— Э-э… А сколько… То есть…

— А-а, одну гинею, — ответил он жизнерадостно.

Я молчал.

Он прибавил от широты души:

— Каждую неделю.

— Не слишком много…

— Зато постоянный гарантированный доход. Подумайте, как обрадуется Амелия!

Амелией звали ту девушку, которую я иногда брал с собой на прогулку в «Сент-Джеймс газетт». Я покраснел — не от смущения, поскольку на самом деле никакой Амелии в то время не существовало, а от гордости, что кто-то поверил, будто она настоящая.

— Нельзя ли сделать так, чтобы стало тридцать шиллингов? Тогда я смогу чувствовать, что мои заметки печатаются у вас не от случая к случаю, а на прочной основе.

— Понимаю вашу точку зрения. Пусть будет двадцать пять. Это достаточно прочная основа.

— Да, конечно. Большое спасибо.

Не требовалось высшего образования по математике, чтобы подсчитать, что в итоге выходит шестьдесят пять фунтов в год. А я уже решил, что от «Панча» буду получать за год не меньше тридцать пяти. Какой отсюда следует вывод? Очевидно, бегом в Сомерсет-Хаус, перехватить Кена, пока он не ушел, и вместе где-нибудь недорого поужинать. Сто фунтов в год мне обеспечены — это надо отметить.

В марте отцу исполнялось шестьдесят. В шестьдесят он собирался уйти на покой. Отец пошел на это ради матушки: «Ты же ее знаешь — пока есть работа, которую она в состоянии сделать, она будет трудиться. До сих пор сама режет мясо к обеду! А годы уже не те. У нее была трудная жизнь, пусть наконец отдохнет». Матушка же говорила: «Все это чепуха, милый. Ты же его знаешь. Я в жизни своей ни дня не болела. А отец у тебя здоровьем слаб. Он всю жизнь надрывался, ему нужно наконец отдохнуть».

Предстоящие годы в отставке привлекали отца больше, чем матушку. Ему казалось, что для него открыты любые сферы деятельности, кроме разве что искусства. Самая ответственная должность будет ему по плечу. Иногда он рассказывал нам, что намерен делать, если вдруг станет премьер-министром, лордом Робертсом или президентом Мэрилебонского крикетного клуба. Воображаемые диалоги между отцом и будущими подчиненными излагались всегда прямой речью, что придавало им удивительую реалистичность.

— Вызываю я главу администрации и говорю ему: «Давайте-ка»…

Мы так и слышали ответный щелчок каблуками и бодрое: «Будет сделано!» Едва ли отцу в самом деле предложили бы один из этих постов, но по крайней мере он был теперь свободен и открыт для любых возможностей. Ему всего шестьдесят, он еще может проявить себя самыми разнообразными способами. Хотя бы наконец послушает хорошую музыку!

Школьные учителя, безусловно, слушают или невольно слышат очень много скверной музыки, однако это не значит, что мир хорошей музыки для них закрыт. Отец почему-то вообразил, что Ковент-Гарден и «Куинс-холл» доступны лишь тем, кто удалился от дел и переехал жить в деревню. Вряд ли он хоть раз сходил на настоящий, качественный концерт; уверен, что он не видел ни одной оперы; тем не менее в его душе укоренилось глубокое убеждение, что он всю жизнь в силу обстоятельств был лишен хорошей музыки. Мне часто снится один и тот же сон: будто я надеваю щитки для ног, чтобы выйти на крикетное поле, и никак, никак, никак не могу застегнуть пряжки. Вот и отец, словно во сне, видел себя постоянно рвущимся к «Альберт-холлу» и постоянно терпящим неудачу. Наконец-то он сможет туда попасть!

Весь весенний триместр семейство подыскивало новое обиталище. Подальше от проторенных путей, чтобы было недорого и среди природы; не слишком далеко от Лондона, чтобы сыновья могли приезжать на выходные. Такое сочетание положительных качеств найти непросто. Великое открытие совершили мы с Кеном: в деревушке с непритязательным названием Стипл-Бампстед, в Эссексе, если вам нравится Эссекс, а если нет — на границе Саффолка. Отец в молодости жил и преподавал в Эссексе и очень не любил об этом вспоминать. Итак, в начале апреля он попрощался со Стрит-Кортом, где до сих пор сохранили о нем добрую память, и оставил свой новый адрес на случай, если кому-нибудь вздумается ему написать: Бродгейтс, Стипл-Бампстед, близь Хейверхилла, САФФОЛК».