Алан Милн - Слишком поздно

Где же спасение?

Очевидно, выход один: в свободное время сочинять романы или пьесы, ими впоследствии и зарабатывать на жизнь. Когда начать? Тут возможен единственный ответ: завтра, а завтра, как известно, никогда не наступает. Я женат, и это еще больше ограничивает мой выбор. Могу ли я отказаться от верного заработка, от честолюбивых надежд моего соавтора увидеть меня главным редактором «Панча»? Вряд ли. Точно так же я не мог себе представить, как жить дальше, особенно в пятницу утром, после того как накануне у нашей Джейн снова случился приступ дурного настроения. Что-то должно было измениться.

Когда Алдерсон попросил меня написать для него вступительную пьесу, я сказал себе: вот оно! Я стану драматургом.

Я написал одноактную пьесу, которая называлась «Понарошку». Это название я потом использовал для полноразмерной детской пьесы. Мой соавтор отослал рукопись Алдерсону и купил себе новое платье для премьеры. Несколько дней прошли в ажитации, а потом пьесу нам вернули. Причину объяснили так (для отказа всегда находится необидная причина): характеры действующих лиц выписаны слишком тонко для второго состава; такой пьесе нужны звездные исполнители. Скорее всего Алдерсону она просто не понравилась.

Что же дальше? Поискать другого постановщика или попробовать написать другую пьесу? Может, я просто не умею писать для театра? Я не знал ответа. Быть может, Барри знает? Я отправил ему «Понарошку». Барри сказал, что я, безусловно, умею писать для театра, и передал рукопись Гренвиллу Баркеру [39] Харли Гренвилл Баркер, сценический псеводним — Гренвилл Баркер, позднее принял двойную фамилию Гренвилл-Баркер (1877–1946), актер, режиссер, театральный критик, драматург. . Баркер написал мне с большим энтузиазмом, что принимает пьесу к постановке, и в конце прибавил: «А главное: немедленно напишите мне полноразмерную пьесу!» Это решило дело. Я обрел спасение. Я стану драматургом.

Но оказалось, что спасаться мне пришлось совсем в других обстоятельствах. Началась война.

Больше всего мне бы хотелось поставить здесь несколько звездочек, а потом написать: «В 1919 году я снова стал штатским». Мне становится почти физически плохо, когда вспоминаю войну, этот неизбывный кошмар духовной и нравственной деградации. Когда моему сыну было шесть лет, он повел меня в отдел насекомых в зоопарке. От вида некоторых его жутких обитателей мне сделалось так дурно, что пришлось выпустить детскую ручку и броситься вон, на свежий воздух. Я могу представить себе паука или многоножку настолько чудовищных, что в их присутствии я просто умру от омерзения. По-моему, ни один человек, способный чувствовать, не пережил бы еще одной войны. Если не падешь от вражеского оружия, то просто зачахнешь от душевной боли.

До 1914 года я был пацифистом, но сейчас (думал я вместе с другими наивными идиотами) пришла война, которая покончит со всеми войнами. Правда, перспектива сделаться солдатом не становилась от этого привлекательнее. Среди старшего поколения бытовали странные идеи в том духе, что «быть солдатом» означает всего-навсего «рисковать жизнью ради своей Родины» и что человек, который этого не хочет — трус, а тот, который хочет — герой. Между тем для таких, как я, легче пожертвовать жизнью, чем свободой. Окончив Кембридж, я был сам себе хозяином. Я работал не по звонку, сам определял свой распорядок, никто мной не командовал и не дул в трубу. А теперь, в тридцать два, мне, женатому человеку, у которого есть счастливый дом и любимая работа, вновь превратиться в школьника, стоять по струнке и говорить «да, сэр», «нет, сэр», «с вашего разрешения, сэр»? Возможно, это не так уж трудно для вчерашних школьников, для миллионов людей, занятых рутинной работой, но для избалованного любимчика фортуны вроде меня это ад кромешный.

Впрочем, мне и тут повезло. Я встретил уникального полковника. Если бы по армии Соединенного Королевства отдали приказ: «Всем войсковым частям! Обязательно к прочтению и немедленному исполнению! В наши ряды вступает Милн. Позаботьтесь, чтобы нести службу ему было легко и приятно, насколько это совместимо с нашей грядущей победой!» — я и то не чувствовал бы сильнее благодарности к своему командованию.

По рекомендации Грейвза меня направили в Четвертый батальон Королевского Йоркширского полка, расквартированного на острове Уайт, в форте Голден-Хилл. В дежурке я говорил «сэр» адъютанту, чьего дядю звал «Чарлзом» на редакционных обедах. И ничуть не утешало, что мне самому говорят «сэр» пожилые сержанты, знающие о солдатской службе куда больше меня. В этот резервный батальон полковник уговорил вступить многих своих друзей. Некоторые из них были женаты. Полтора месяца я учился хоть немного походить на военного, а потом к нам присоединилась Дафна. С этого дня она, пока было возможно, делила со мной тяготы войны. Благодаря целому ряду случайностей я сделался связистом. Окончив девятинедельные курсы в школе связистов Южного военного округа, я стал и вправду кое-что смыслить в этом деле, поэтому меня оставили на родине инструктором до июля 1916 года. Как офицер-специалист я, слава Богу, вновь был независим. По части полевой связи никто в батальоне не мог мной командовать (кроме сержанта, да и то только, когда мы передавали сообщения с помощью гелиографа с одной гряды холмов на другую, и он вообразил, что снова в Индии). Меня освободили от обычных обязанностей дежурного офицера — или я сам себя освободил. Я целыми неделями не являлся к своему непосредственному командиру, а во время марш-бросков шел впереди батальона и почти мог вообразить, будто просто гуляю по живописным сельским дорогам в сугубо штатских бриджах.

Жену полковника, миссис Уильямс, мать пятерых детей и всего полка, нельзя назвать иначе как «добрейшая душа». Они очень подружились с Дафной и вместе придумали развлечение для войска. В программу они включили (не разбираясь, хочет войско того или нет) небольшую пьесу, в которой должны были играть Дафна и полковничьи дети. Написать эту пьесу поручалось связисту, о чем мне и сообщил мой соавтор. Я сказал, что к вечеру слишком устаю, чтобы писать. Дафна ответила, что сама будет записывать, а мне нужно только раскинуться в кресле и диктовать. Проще простого! Так мы сочинили «пьеску» о принце, принцессе, злой графине (Дафна) и волшебном кольце. Некоторые реплики показались нам смешными, и соавтор по своему обычаю сказал: «Жаль, если это пропадет даром!» Но было непонятно, что можно сделать из одной-единственной сценки в детской пьесе.

— Напиши вокруг нее книгу, — посоветовал соавтор.

— Я еще никогда не писал книг, — возразил я.

— Самое время начать! — был ответ.