Алан Милн - Слишком поздно

Я пообещал, хотя с трудом представлял себе грань между действиями по обстановке и обычной трусостью. Все это было чертовски глупо.

Я сказал сержанту, что мы пойдем тянуть провод, и попросил выбрать для меня двоих сопровождающих. Тогда о своих подчиненных я знал лишь, что один из них любит Джейн Остен — довольно бесполезная информация при данных обстоятельствах. Сержант, славный парень, сразу ответил: «Я пойду, сэр», — хотя идти сразу двоим старшим по званию явно было неправильно. Он выбрал еще одного человека, отрядного связиста, которого на время наступления причислили к штабу. И мы пошли. Майор шел первым — ему поручалось «перегруппировать войска». Я шел вторым, бог знает почему, а связист следовал за мной, ловко разматывая провод. Тут уж никаких книжных систем — просто тянули, как получится. Майор то и дело падал плашмя на землю, и мы тоже шлепались ничком, гадая, встанет ли он. К нашей радости, он каждый раз оказывался жив, как и мы сами. В одном месте нам попалось распростертое тело дежурного связиста, присыпанное сверху землей. Накануне вечером я сказал ему, прощаясь: «Ну, здесь вам будет уютно». Еще несколько перебежек, еще несколько передышек, еще несколько мертвых тел, и вот мы на линии фронта. Майор бросился собирать людей, пока я подключу телефон. Безнадежное занятие, разумеется, но что еще оставалось? Я нажал на кнопку и вдруг, не веря себе, услышал неторопливый протяжный говорок Даффи — не моего Даффи, оставшегося в Англии, а капрала Даффи, в мирное время садовника из Бакстона, неисправимо штатского, с висячими садовничьими усами и сутулой фигурой. Всего один голос на целом свете я был бы сейчас больше рад услышать.

Я попросил позвать к телефону полковника. Рассказал ему, что знал. Попросил провести ответный артобстрел — а для чего же существуют телефоны? Потом со вздохом бесконечного облегчения и благодарности обернулся — и увидел перед собой ефрейтора Грейнджера.

— А вы что тут делаете? — изумился я.

Он смущенно усмехнулся.

— Вам же не давали приказа?

— Так точно, сэр.

— Тогда зачем…

— Просто дай, думаю, тоже схожу, сэр.

— Но почему?

Он еще сильнее засмущался:

— Да просто хотел присмотреть, чтобы с вами, сэр, все было в порядке.

По-моему, это величайшая дань восхищения таланту Джейн Остен.

После Соммы мы неделю простояли в Лоосе, а затем нам полагался длительный отдых. По дороге нас расквартировали в деревушке Философ, и там я впервые услышал имя дивизионного генерала Глейхена. Был он еще графом Глейхеном или уже лордом Эдвардом Глейхеном? Не помню. После войны они с леди Эдвард оказались нашими соседями по Эшдаун-Форест. Мы подружились и даже дарили друг другу книги: лорд Эдвард мне подарил «Памятники Лондона», а я ему — «Винни-Пуха». Думаю, история британской армии не знает подобного примера. Еще раньше мне как-то рассказывал о нем Оуэн Симан, и, услышав знакомое имя, я невольно подумал: не поговорить ли с ним, раз у нас есть общий знакомый? Мой более милитаризованный спутник пришел в ужас от одной мысли, чтобы генерал разговаривал с младшим лейтенантом, и я временно оставил это намерение.

Нас разместили на отдых в Ла-Комте. Однажды вечером в офицерской столовой зазвонил телефон. Адъютант, вытянувшись в струнку, протянул трубку полковнику и произнес исполненным почтения голосом:

— Генерал, сэр, из дивизии.

— Да, сэр, — несколько раз повторил полковник в трубку. — Благодарю вас, сэр. До свидания, сэр.

Он вернулся за стол и уставился на меня в монокль. Затем произнес:

— Панч, вы приглашены на обед к дивизионному генералу.

— Когда, сэр?

— Завтра. Возьмете меня с собой. Вы не против?

— Нет, сэр.

— Довольно грустно, — вздохнул он, — что приходится ждать, пока за тебя замолвит словечко младший офицер.

— Это подрывает дисциплину, — отозвался майор, скрывая ухмылку.

Немного позже, получив десятидневный отпуск, он целый день потратил на поездку через весь Эссекс ради того, чтобы на минутку увидеться с Дафной и передать ей, что я здоров и в порядке. Такие у меня были командиры во время войны.

Я рассказал, что мой главный редактор знаком с Глейхеном. Они решили, что это объясняет, но не оправдывает.

— В двенадцать за вами пришлют машину, — сообщил полковник, попыхивая сигарой. — Смотрите не забудьте прихватить меня!

Мы разместились в Бюлли-Греней, надеясь провести там зиму, но «кровавая баня на Сомме» еще не исчерпала себя, и у Бомон-Амеля Генеральный штаб еще раз продемонстрировал поистине бульдожье упорство. Населенный пункт, за который нашему батальону предстояло вести бой, назывался Борегар-Довеко, и больше ничего хорошего в нем не было. На карте он выглядел убийственной ловушкой. Но тут полил проливной дождь, и в последнюю минуту наступление отменили. Тем не менее войско разочарования не испытало — мы бодрым шагом двинулись на запад, распевая во все горло. Дождь все шел и шел, мы насквозь промокли. В конце концов остановились в Дулане. Выглянуло солнышко, штабные фотографировались на память, кругом царила благодать. Недели две мы отдыхали, тренировались и писали домой оптимистичные письма. В один знаменательный день по случаю каких-то торжеств меня представили (или как это называется на военном жаргоне) новому дивизионному генералу. Он мне сказал, что связисты не должны рисковать, поскольку их жизнь представляет исключительную ценность, и я с ним от души согласился. Глейхен получил новый пост на родине. Его имя звучало слишком по-немецки для нашей патриотической прессы. Я горько жалел, что меня не зовут Мюллер.

Однажды я со своими людьми, как обычно, обходил линию, проверяя работу связи. Был теплый ноябрьский день, такой теплый, что расстояние от одного узла до другого казалось не парой сотен ярдов, а целой милей. Я еле волочил ноги. В столовой я заснул за обедом, весь вечер проспал у печки, а перед отбоем военврач дал мне пару таблеток аспирина. Утром температура у меня была 103 градуса [41] По Фаренгейту; 39,4 градуса по Цельсию. . Врач вызвал санитарную машину, и меня доставили в медсанбат. Снова измерили температуру, оказалось уже 105 градусов [42] 40,6 градуса по Цельсию. . На следующий день батальон получил приказ выступать; готовилось наступление. Мой сержант зашел попрощаться. Я отдал ему карты, перепоручил командование, пожелал удачи и снова заснул. Ему повезло. Он всего лишь потерял ногу.

Десять дней спустя я был в Саутгемптоне. Какая-то добрая женщина отправила телеграмму Дафне. Там говорилось, что меня можно найти в госпитале в Оксфорде. Однажды я проснулся, смотрю — Дафна сидит в ногах кровати и плачет.

Мы вернулись в Сандаун. Восемнадцатого января был мой день рождения. Кроме поздравлений от родных пришло письмо от Дж. М. Барри. Откуда он узнал… А он и не знал. Он сообщал, что Бусико [43] Дион Бусико-младший (1859–1929) — актер и режиссер, сын известного драматурга Диона Бусико. ставит две одноактные пьесы, и если бы я мог переделать «Вурцль-Фламмери» в двухактную пьесу, ею можно было бы завершить программу. Не придумать лучше подарка на день рождения!