Алан Милн - Слишком поздно

Спектакль сыграли в Новом театре в апреле. «Вурцль-Фламмери» шел вторым номером. Дот Бусико исполнил роль адвоката, а напыщенного члена парламента играл Найджел Плейфер. Спектакль не сходил со сцены восемь недель, и за каждую неделю я получал тридцать фунтов. Мы испросили двухдневный отпуск, чтобы съездить на премьеру. Нас представили Ирен Ванбру, и Дот попросил написать для нее пьесу. На следующее утро Альфред Батт предложил мне написать ревю для театра «Палас». Ослепленный финансовыми перспективами, я бодро взялся за дело, но скоро стало ясно, что с Баттом нас объединяет только одно: большие сомнения по поводу нашего партнерства. Я ни в коем разе не мог написать то ревю, какое ему требовалось, а ему не требовалось то ревю, какое получалось у меня. Итак, мы решили забыть об этой истории к обоюдному облегчению.

Между тем Военное министерство продолжало воевать. В нашем батальоне, как и во всех других батальонах Портсмутского гарнизона, имелась своя группа связи. И вот начальство решило создать в форте Саутуик школу связистов, где смогут получать подготовку все гарнизонные связисты одновременно. Школу разделили на четыре отряда, и обучение одного из них доверили мне. Дафна с большой неохотой покинула Сандаун, где стоял наш полк, и сняла коттедж в Портчестере. Оттуда я смогу каждое утро в семь тридцать ходить на занятия за две мили в форт и после такой же двухмильной прогулки вечером добираться до дома к половине шестого. А после чая мы будем работать над пьесой для Ирен.

К сожалению, в пьесе, которая начала вырисовываться в моем воображении, для Ирен роли не было. Я попробовал забыть этот вариант и сочинить что-нибудь другое. Бесполезно, забыть придуманную пьесу можно только одним способом: написав ее. И вот я написал (точнее, продиктовал своему соавтору) пьесу под названием «Счастливчик». Несколько лет спустя ее поставила Театральная гильдия в Нью-Йорке, в Лондоне же ее не играли никогда. Я считал, что это моя лучшая пьеса. Вероятно, в то время так и было, но сейчас я понимаю, что просто запорол хорошую идею. Мне бы додуматься до нее чуть попозже…

И снова я взялся сочинять «пьесу для Ирен», и опять в голову пришло нечто совсем другое. В результате получилась одноактная пьеса под названием «Мальчик возвращается домой». Сочинять было очень весело, только непонятно, что с ней делать потом. Если бы я мог написать такую пьесу, какая требовалась Бусико!.. Между тем Дафна беспокоилась о моем здоровье — я очень быстро уставал. Да и жизнь была не такая уж легкая: встать в половине седьмого, пройти две мили в гору, потом восемь часов занятий (обучать вчерашних пахарей теории индуцированных токов), еще две мили пешком, а потом пять часов нормальной писательской работы. Я знал, какое тут нужно лекарство. Мне хотелось проспать целый год.

И все-таки Дафна уговорила меня показаться военному врачу в форте. Я показался — и в результате попал в военный госпиталь в Кошэме. Там меня продержали ночь, утром всего обстукали и отправили на три недели в госпиталь для выздоравливающих в Осборне.

Вот где я действительно отдохнул! И тогда, и позже мне не раз казалось, что это и есть идеальная жизнь. От госпиталя не ждешь особых красот, зато там имелась площадка для гольфа на девять лунок у самого берега пролива Солент, были и крокетные площадки, и прекрасный выбор легких романов в библиотеке. Единственная обязанность пациентов — через день показываться с утра врачу своего отделения. И кормили замечательно — мы уже отвыкли от такой еды. Мы ели, спали, читали, играли, не напрягаясь, в гольф и крокет и мечтали, чтобы так продолжалось вечно. Ничто не дает такого ощущения блаженного безделья, как устроиться после завтрака в шезлонге с новеньким романом и совершенно чистой совестью. А если в этот день еще и Дафна приезжала к чаю, в жизни больше не о чем было мечтать.

После выписки мне дали еще три недели отпуска по болезни, а потом мы вернулись в Портчестер. Тем временем война продолжалась. Наш батальон перевели в Дувр, и связистам пришлось покинуть форт Саутуик. У меня была небольшая надежда получить работу в Военном министерстве; во всяком случае, я категорически возражал против того, чтобы Дафна ехала со мною в Дувр, где каждую ночь были воздушные налеты. Если мы еще хотим написать общими силами пьесу для Ирен, это нужно сделать в ближайшую неделю. В половине шестого вечера в четверг я уселся в шезлонг в нашем маленьком садике и сказал: «Сейчас что-нибудь придумаю». К ужину идея была готова. В восемь тридцать я начал диктовать «Белинду», и вечером во вторник мы закончили. Я уехал в Дувр, а забота о рукописи легла на плечи моего соавтора. Через неделю я получил телеграмму от Бусико: «Пьеса мне нравится, жене нравится роль, буду ставить».

Премьера «Белинды» состоялась в апреле 1918 года. Спектакль пришелся на самый тяжелый период войны, пережил жесточайшие воздушные налеты и доблестно скончался девять недель спустя. Трудно было слишком печалиться по этому поводу. Я к тому времени работал в Военном министерстве, носил зеленые петлицы разведки и сочинял «пропаганду» (жуткое слово). На эту службу я попал, пройдя длинную череду медкомиссий, рекомендовавших мне «сидячую работу». Я не знаю более сидячей работы, чем писательство; по счастью, это и есть единственный вид работы, к которой я приспособлен. У меня был отдельный кабинет, и я мог в общем и целом писать что захочу. Если получалось недостаточно «патриотично» или если я недостаточно четко выпячивал мораль, майор дописывал нужные слова зеленым карандашом.

Артур Буршер посмотрел «Белинду» и написал мне, спрашивая, не найдется ли у меня что-нибудь подходящее и для него. Я ответил «нет», но он пожелал непременно прочесть «Счастливчика» и «Мальчик возвращается домой». Первую пьесу он вернул, а вторую передал Оуэну Нэрзу. Нэрз пришел к нам обедать с текстом в руках — наш первый гость-актер. Он хотел поставить пьесу в «Виктория-Палас», в жанре мюзик-холла, но время было жестко ограничено двадцатью тремя минутами, а пьеса занимала двадцать семь минут, и Нэрз предложил вырезать четыре минуты: четыре страницы. Я ничего вырезать не хотел и к тому же считал, что «Виктория-Палас» — слишком большая площадка для моей пьесы. Как раз в это время Найджел Плейфер собирался исполнить ее на благотворительном утреннике. Мне казалось: пусть ее сыграют разок в небольшом театре, и довольно. Поэтому, когда мой литагент сообщил, что я не получу за нее больше пяти гиней в неделю, я написал ему, что требую пятнадцать. Пусть Нэрз откажется от пьесы, тем лучше. Когда я показал письмо соавтору, Дафна возмутилась:

— Пятнадцать! Надо было сказать — двадцать!