Томас Пинчон - Винляндия

— Фактически… — Такэси делая вид, будто подбегает к окну и с тревогой оглядывает небо, — почему мы — вообще тусуемся с этим ребёнком? Она опасна!

ДЛ протянула руку и завела прядь волос Прерии за ухо.

— Пока ты её не увидишь… может, согласишься за ней приглядывать? Ничего лучше я тебе предложить не могу.

— Знаете, придётся брать, что дают, — прошептала девочка, не поднимая глаз, ибо знала, что ДЛ на неё жмёт, и если взгляды у них встретятся, она просто не выдержит.

Дица Писк Фельдман жила в разноуровневой квартирке под Испанию, в приятном тупичке на высокоарендной стороне бульвара Вентура, во дворе перечные деревья и палисандры, а под навесом — хорошо выдержанный «б-вестник». Разведена и платежеспособна, до работы ездить всего полчаса. Девочки проводили лето со своим отцом. Когда ДЛ знала её в Беркли, Дица и сестра её Зипи расхаживали повсюду в полевой форме, из волос устроены одинаковые огромные еврейские афро, и пшикали «БЕЙ ГОСУДАРСТВО» из баллончиков на стенах общего пользования, а пластиковую взрывчатку хранили в ледниках, в тапперверовских коробках.

— Притворялись киномонтажерами, — рассказывала она Прерии, — а на самом деле были анархобомбистами. — Сегодня вечером она походила на среднюю пригородную мамочку, хотя что Прерия понимает, может, это ещё одна личина. Дица пила сангрию и носила очки в модной оправе, а также муму, все в попугаях.

Лучший эфир пока не настал, свет на улице ещё не пропал, птицы галдели в кронах, перекрывая дальний накат шороха с трассы, бетонный прибой. Дица провела их через патио к мастерской в глубине, «Мувиола» и повсюду 16-миллиметровая плёнка, частью на бобинах или шпульках, частью кусками валяется просто так, а кое-что — в яуфах, в стальных боксах, которые оказались архивами «24квс», старой партизанской съёмочной группы.

Тогда ещё они вместе скитались по стране неплотной малозаметной колонной средних стареньких седанов, пикапов с жилыми будками и без них, для оборудования — фургон «эконолайн», а также мятый и обесхромленный, но тем не менее, только в путь «скат», служивший им скоростным патрулём, и все они общались между собой по ПР, что была тогда на дороге в новинку. Искали неприятностей, находили их, снимали, а потом быстро увозили свидетельства в какое-нибудь надёжное место. В особенности они верили, что обнажать и опустошать способны крупные планы. Разлагая, власть фиксирует процесс, записывает на самое чувствительное устройство памяти — человеческое лицо. Кто выстоит перед светом? Какой зритель поверит в войну, в систему, в бессчётные враки об американской свободе, глядя в эти иконы купленных и проданных? Слыша, как голоса в синхроне твердят те же формулировки, уклончивые, не трогающие, отрезанные от всего, чем бы некогда ни были, посулами того, что никогда не соберутся взыскать?

— Никогда? — спросил разок местный телевизионный интервьюер, где-то ещё в Сан-Хоакине.

И тут обратный план Френези Вратс. Прерия ощутила, как две женщины поёрзали, где сидели. Глаза Френези, даже на стареющей плёнке «ЭКО», взяли власть над всем кадром, вызов синевы неувядающей.

— Никогда, — был её ответ, — потому что среди нас слишком многие учатся прислушиваться. — Прерия не отрывала глаз.

— Ну, вы говорите, прямо как наша Бригада Боевых Новостей.

— Только нам меньше скрывать, поэтому мы можем метить в разные мишени.

— Но… разве это не опасно порой?

— Мм, на коротком пробеге, — угадала Френези. — Но чтобы видеть творящиеся несправедливости и не обращать на них внимания, как ваша новостийная бригада игнорировала угнетение сельскохозяйственных рабочих в этом округе, которые пытались организоваться, — это «опаснее» на длинном пробеге, не так ли? — Во всякий момент сознавая объектив, вбирающий её собственное изображение.

ДЛ, с другой стороны, вынужденная подходить к жизни в «24квс» с холодной практичностью, держалась от камеры как можно дальше. Когда говорила, то — о тактике и графиках, едва ли вообще о политике, да и то лишь столько, сколько приходилось. Удостоверялась, что подвижной состав всегда готов двигаться, разведывала каждую новую локацию на предмет точек встреч и множественности выездов из города, и, хотя предпочитала планы строить так, чтобы огибать легавых и им сочувствующих, не брезговала держать монтировку под своим водительским креслом. Если же их ловили, именно ДЛ, как начальник службы безопасности группы, задерживалась сама и задерживала погоню.

— Той ночью Млат завёз нас прямо в середину крутиловки с дурью, — хехекала Дица, — Мы с Зипи эту дрянь курили, которую кто-то промариновал в ДМТ [94] Диметилтриптамин. , в голове ни мысли не держится, всё время куда-то убредали, и нас нужно было ходить искать…

— Думала, то пахтач в пломбире с горячим шоколадом.

— Не, то греча была, горячая помадка…

— Ым, — Прерия, показывая на экран, — кто вся эта публика?

То была медленная панорама «24квс», учреждённая в какой-то давний день, насчёт даты коего две женщины теперь никак не могли договориться. Невнятное сборище душ, как поглядишь, некоторое количество вечно дрейфует то туда, то сюда — нетерпеливые подмастерья, маниаки старого кина, лазутчики и провокаторы далеко не одной политической масти. Но было и ядро, что не менялось никогда, и оно в себя включало гениальных монтажёров Дицу и Зипи Писк, которые выросли в Нью-Йорке и так из него, если не считать географически, и не уехали. Единственная реальность Калифорнии для них отыскивалась в миллионе того, в чём ей не удавалось быть Нью-Йорком.

— «Мэгнин»? — мрачно улыбалась Зипи, бывало. — Для торгового центра сойдёт, где-нить, наверно, на Лонг-Айленде, очень славные, конечно, дамские туалеты, но я вас умоляю, это не значительный магазин. — А Дица была нытиком еды…

— Попробуйте датские плюшки хоть где-нибудь здесь найти! — Публику Западного побережья они находили «холодной и отчуждённой» столь же неизменно, сколь вспоминали квартирное житьё в Большом Яблоке целиком и полностью «тёплым и добрососедским».

Прочих это развлекало.

— Вы шуттитти? — фыркал, бывало, Хауи, занимавшийся бумажками. — Я туда к сестре ездил, только попробуй с кем-нибудь глазами встретиться, малыша, за жопу сразу возьмут.

— Мы не из тех, кому надо всё время замуровывать себя в машинах, — отмечала Зипи, — не так ли? нет, и наших собак и кошек не нужно отправлять к мозгоправам, и мы, конечно, не выходим из воды, не ебём кого-нибудь прямо на пляже, а потом не убегаем трусцой дальше, не оставив даже номера, — что, на самом деле, случилось с нею самой во время первых вводных выходных девочек на Западном побережье, событие, несмотря на свой дух сверхъестественного, оставившее у обеих сестёр определённое отношение к сёрферской общине, к коей, по причине его ксантохроидной внешности, они особо причисляли Хауи — как её типичного представителя.