Светлое будущее

Сашка — мой сын от первой жены. Когда мы разошлись, его мать всеми силами старалась развить в нем ненависть ко мне. Она тщательно следила за каждой моей публикацией, чтобы содрать с меня положенное по закону («свое»). И алименты с меня она получала такие, что даже кандидаты наук не всегда получали такую зарплату. А между тем Сашка жил впроголодь и одевался отвратительно. Я пробовал его подкармливать и покупать ему барахлишко, однако ничего из это- го путного как-то не получилось. Бывать у меня Сашке было запрещено. Но постепенно он тайно от матери стал заходить к нам. Что-то потянуло его ко мне. Встречи наши стали систематическими. Теперь большую часть времени он проводит у нас. Судя по всему, его мать теперь с удовольствием вообще спровадила бы его к нам. Я предпринимал попытки прописать его к себе, используя связи в самых высоких инстанциях, но ничего не вышло. Странно, отец не может прописать сына к себе, хотя сын уже имеет московскую прописку! Антон говорил, что странно не столько это, сколько то, что я об этом помалкиваю в своих сочинениях.

— Скоро распределение, — говорю я. — Каковы твои перспективы? Может быть, помочь? У меня с вашим деканом хорошие отношения. Как насчет аспирантуры? Не хочешь по истории, можно по историческому материализму или научному коммунизму. Возможности есть.

—Нет, не хочу, — говорит Сашка. — Понимаешь, дети преуспевших людей часто бывают лишенными всяких стимулов делать какую бы то ни было карьеру. Понимаешь, я ведь не младенец. Кое-что секу сам. Вся наша историческая наука — почти сплошное вранье и фальсификация. А там, где у нас не врут, скука ужасная. Меня интересует настоящая история России в нашем веке. Мне удалось почитать кое-что настоящее, и я уже не силах изменить ей. Укажи мне место, где я смог бы изучать ее как положено настоящему ученому, и я пойду туда за самую низкую плату. Ты не знаешь такого места? И я не знаю. Амальрик? Гуляев? Так это — исключения. К тому же они диссиденты. Первый из них дважды сидел, второй — только один раз. Но имеет шансы сесть опять.

Я пытаюсь объяснить ему, что в наше время нельзя жить прямолинейно, что надо быть гибким, что надо уметь затаиться и на какое-то время приспособиться, общем — надо быть мужчиной. Ведь и мне нелегко. Жить-то надо. Иначе никакого дела не сделаешь. Он приводит несокрушимые аргументы против: а Солженицын, а Сахаров, а Амальрик, а Шафаревич, а Турчин... Он перечисляет десятки имен, большинство которых мне неизвестны. Он говорит, что каждый порядочный русский человек обязан знать и помнить эти имена. Я спрашиваю, уж не хочет ли он стать диссидентом. Он говорит, что он, к сожалению, слишком слаб Для этого, слишком мало знает и почти ничего не понимает, что он хочет сначала просто немного пожить, посмотреть и подумать. И что таких ребят, как он, теперь много. А я не верю в то, что их много. Где они? Я их не вижу, хотя я часто сталкиваюсь с молодежью И даю поводы им проявить себя хотя бы малозаметными намеками. Молодежь аккуратно долбит марксизм и сдает экзамены обычно на четыре и пять. Очень редко На тройку. Почти никогда на двойку.

— Но ведь и я круглый отличник, — говорит Сашка. — И по истмату у меня пятерка, и по научному коммунизму, и по истории КПСС. Гуляев, между прочим, был именной стипендиат.

Когда я шел на рынок за картошкой (признаюсь, и такое частенько бывает), около меня затормозила черная «Волга» с цэковским или кагэбэвским номером. Меня окликнул человек, которого я не сразу узнал.

— Ого, — сказал я. — Большим начальником стал. Персональная?

— А как же! Ну, как живешь, старик? Гремишь на весь мир. Зазнался. Позвонил бы, что ли, как-нибудь!

Мы разговорились. Когда мой собеседник узнал, что я иду за картошкой, он закатил гневную речь: как это можно, чтобы профессор, почти академик!.. Потом он умчался, не дав, однако, свой телефон.

Дома я рассказал об этой истории.

— Неужели это тот самый чахлый лапоть, — изумилась Тамара. — Быть того не может! Вот видишь, все проходимцы и бездари устроились, а ты до сих пор...

— Потерпи немножко, — сказала Ленка, — выберут папу в членкоры, и получим закрытый распределитель. Ох и нажремся же мы тогда черной икры!

Теща сказала, что нечего зубы скалить по поводу временных продовольственно-погодных затруднений. Вот на будущий год будет хороший урожай, и...

— И закрытые распределители заведут для докторов и профессоров, — сказала Ленка. — Только рангом пониже. А через год, когда урожай будет еще лучше, эти распределители заведут для кандидатов и доцентов. И рангом, конечно, еще пониже. А там глядишь и для всех карточную систему введут, чтобы не обжирались от избытка.

— Ну и язва же ты, — сказала Теща. — Вот схожу в твою комсомольскую организацию и расскажу.

— Не посмеешь. Тогда твою внучку из школы выгонят. Тебе же хуже будет.

И вместе с тем отнести мою Тещу полностью к ретроградам, а Ленку — к прогрессистам и критиканам никак нельзя. Вот, например, Теща пришла домой и разворчалась:

— Что за люди пошли! Бегут, торопятся, толкаются! Никто дорогу не уступит. Обгоняют...

— А как же, бабуля, иначе быть, — говорит Ленка. — Если поступать в соответствии с твоими желаниями, людской поток должен будет двигаться со скоростью самого медленно идущего человека. А так нельзя. Жизнь застопорится.

Я замечал неоднократно, что по целому ряду вопросов современная молодежь выступает в большей мере апологетом коммунизма, чем мракобесы старики. У стариков сохранился еще некоторый идеализм. Молодежь исходит из фактов и из их естественности. Даже нас, например, еще волнуют проблемы карьеризма. Для молодежи такой проблемы нет. Для нее имеются лишь проблемы личного устройства в жизни. А в этом случае они не входят в мировоззрение и не терзают душу. Вот почему, я так думаю, все идеи и усилия таких людей, как Солженицын и Антон, обречены па гибель и забвение. Естественная смена поколений приведет к тому, что человечество будет воспринимать коммунистический быт почти как данную от природы среду существования. Страдания и мысли Солженицына, Сахарова, Шафаревича и им подобных суть лишь отражение некоторых идеалов прошлого и еще сохранившегося Запада в нашем чужеродном им обществе. С этой точки зрения правы те, кто оценивает деятельность наших оппозиционеров как проявление (в конечном счете) классовой борьбы. Конечно, тут не следует вульгаризировать и рассматривать, например, Солженицына как наймита мирового империализма. Но, по сути дела, от этого никуда не уйдешь. Это тоже реальный факт.

Я думал так на поверхности своей души, а в ее подвалах копошились ехидные мыслишки: а ты, брат, лжешь, оправдание ищешь, формулу подлости ищешь... Ищу! Ну что? Разве я не вправе делать это? Конечно вправе. И ищи себе. Только не юли. Признайся честно себе во всем и становись Васькиным, Корытовым, Ивановым, Тваржинским. И не рыпайся!