Светлое будущее

Светка завалилась спать и скоро захрапела. Я начал было просматривать материалы конгресса, но мыслями моими завладела Пьяная старуха. И мне показалось, что она для меня более близкий человек, чем эта храпящая здоровая сука, на которую все мужики облизываются на улице, чем Сериков, с которым мы вместе делаем книгу, чем Тамурка, с которой мы прожили более двадцати лет здоровой советской семьей, чем Канарейкин, Агафонов, Корытов, Иванов... Боже мой, да кто же действительно в этом мире близок мне по-человечески? Ленка? Сашка? Антон? Это — самые близкие мне люди, если смотреть с их стороны. А с моей? Я задремал, сидя в кресле. И приснился мне страшный сон, который я часто стал видеть в последнее время (с некоторыми вариациями): я гружу и гружу тележку каким-то хламом, должно быть своими книгами; книги разваливаются; я тяну цепь и не могу сдвинуть тележку с места; потом цепь обрывается.

Я уже совсем было забыл о Димином письме, как он привез его вечером накануне отлета нашей делегации на конгресс. И я провел после этого бессонную ночь. Все- таки это нечестно со стороны Димы заставлять меня заниматься таким делом. Кроме того, если станет известно, что он подал документы на отъезд, кто-нибудь обязательно настучит об этом в партбюро и повыше. Наши отношения с Димой ни для кого не секрет. Нет, везти письмо слишком рискованно. В делегации наверняка будет несколько профессиональных кагэбэшников, не говоря уж о том, что по меньшей мере половина делегации — внештатные сотрудники того же КГБ. Я-то это знаю определенно, потому что сам всегда выполнял различные поручения КГБ и по возвращении писал отчеты для ЦК, которые очевидным образом были предназначены для КГБ. Конечно, это делалось в довольно завуалированной форме, так что формально ко мне не придерешься. Но если положа руку на сердце, то все мы всегда отдавали себе отчет о характере своих взаимоотношений с КГБ. Так что везти письмо — значит наверняка обрекать себя на тяжелые последствия. Инкриминировать мне ничего не будут, время не то, но на заметку возьмут и за границу больше не выпустят. И я в конце концов решил письмо уничтожить. Дима хитрый парень, наверняка продублирует. А если пошлет письмо через какое-то время потом, не получив ответа, я уже успею проскочить в членкоры. А как я объясню, что нет приглашения? Очень просто: ждал, но никто ничего не передал, может быть, перехватили стукачи. А Антон молодчина, ничего не дал для пересылки и вообще ни о чем не просил.

Паспорта и валюту, как это у нас принято, нам выдали буквально за несколько часов до отлета. Так что мы сразу из иностранного отдела президиума Академии наук, где нас пару часов поучали, как мы должны себя вести в сложной обстановке конгресса, ринулись домой за чемоданчиками и сразу же на аэродром. Нескольким членам группы паспорта заготовили, но не выдали. Это тоже в порядке вещей. Или что-то сработало в последний момент, или (скорее всего так) заранее было задумано поступить с ними так. Такие шуточки входят в наши спектакли. Они действуют устрашающе и деморализующе. В результате до последней минуты никто не уверен в том, что получит разрешение. Бывает, что снимают даже с самолета.

Конгресс прошел так, как и следовало ожидать, т. е. на редкость скучно. Нас, конечно, спрашивали, почему не приехал такой-то, такой-то (и называли фамилии тех, кто играл активную роль в нашей философии в прошлый период, а теперь оказался в опале). В газетах напечатали статью о том, что состав советской делегации показателен, что он свидетельствует о повороте советской идеологии обратно к сталинизму. Были попытки провокаций со стороны сионистов. Но все это очень вяло, без особого энтузиазма. Мы, как всегда, дали отпор, отстояли чистоту. Большую часть времени члены делегации и туристической группы мотались по магазинам и, экономя на желудке, скупали тряпье. Некоторые члены нашей делегации ухитрились в течение всего конгресса питаться запасами, захваченными из дома. Я купил пустяки, но зато много — чтобы всем досталось.

Было два смешных инцидента. Перед поездкой нас здорово накачали насчет взаимоотношений с нашими эмигрантами. Инструктирующий красочно описывал нам их коварство и опасные последствия общения с ним. Одна дура из ВПШ принимала все это всерьез, и ее уже во время инструктажа начало слегка трясти от ужаса возможных провокаций. Потом ее всю дорогу разыгрывали Корытов и Сериков. В результате она слегка тронулась умом и отказалась выходить из номера в гостинице. Кто-то сказал ей, что провокаторы, узнав, что она осталась одна тут, обязательно заявятся к ней и учинят тут такое, что не приведи Господь! Это, однако, возымело обратное действие: дура из ВПШ полезла под кровать. Пришлось ее в сопровождении одного из «мальчиков» срочно отправлять обратно.

Другой инцидент более существенный. Когда мы ездили смотреть Ниагару, пропал Шляпкин (бесцветная персона из министерства). Кто-то пустил слух, что он упал в водопад. Но это еще пустяки. Потом пополз слух, будто он ушел в США. Наши «мальчики» сделали квадратные челюсти. Канарейкин наделал в штаны. Тваржинская схватилась за то место, где у нее во время ее службы у Берии висел наган. Началась всеобщая паника. Панику усугубил один член чешской делегации: он сказал, что видел, как Шляпкин в сопровождении полисмена шел куда-то. Решили определенно: Шляпкин пошел просить политическое убежище. И никому в голову при этом не пришло, что у Шляпкина в Москве теплое место в министерстве, полставки в университете, шикарная квартира, дача, машина и т. п., что сам по себе Шляпкин полнейшее ничтожество, что тут на Западе никому он не нужен. А на самом деле Шляпкин пошел искать туалет и слегка заблудился. Позабыв с перепугу свои жалкие познания в английском языке, он стал изъясняться жестами, и его направили совсем не туда. По русской привычке он завернул в какой-то подъезд (терпеть уже не было мочи!). Тут его застукала консьержка, вызвала полицейского, и плачущего Шляпкина повели не в участок (как он думал), а прямо к месту стоянки автобуса советской делегации. И когда мы, решив, что все пропало, пришли к своему автобусу, нас встретил сияющий Шляпкин нотацией: где вы шляетесь, нам пора ехать.

После возвращения были многочисленные заседания, на которых участники конгресса делились впечатлениями. И по их рассказам наша делегация выглядела уже совсем не так жалко, как она выглядела на конгрессе на самом деле. А стерва Тваржинская договорилась до того, что наша делегация якобы была на голову выше всего того, что было представлено на конгрессе от Запада. Меня она вежливо упрекнула в излишней мягкости (когда я отвечал на вопросы, на которые, по се мнению, следовало закатить партийно-принципиальную воинственную истерику). Один болван из чешских эмигрантов спросил меня, что нового внесли советские философы в учение об общественно-экономической формации сравнительно с Марксом и Лениным. Я спокойно пояснил ему некоторые пункты доклада. Выступлению Тваржинской я не придал значения. Но оно не выходило у меня из головы. И вечером я позвонил Антону узнать, что бы это могло значить. Он сказал, что, судя по всему, они меня начнут подкапывать в этом пункте.