Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

Молодой человек (смеется): С вами не так-то просто поладить. Сегодня вы ужасно милы, а завтра смотрите букой. Если бы я настолько хорошо не изучил ваш характер…

Джули (недовольно): А, так вы из числа психологов-дилетантов? Вмиг просвечиваете человека насквозь, а потом — стоит только о нем заикнуться — напускаете на себя вид знатока. Это невыносимо.

Молодой человек: Не могу похвастаться, что вижу вас насквозь. Должен сознаться, вы для меня — полнейшая загадка.

Джули: За всю историю человечества в мире набралось только две загадочные особы.

Молодой человек: Кто такие?

Джули: Железная Маска и тот тип, который говорит «ту-ту-туу-туу-туу», когда телефонная линия занята.

Молодой человек: Вы — сплошная тайна. Я люблю вас. Вы прекрасны, умны и добродетельны, а это редчайшее сочетание.

Джули: Вы историк. Расскажите мне, вошли ли в историю ванны. Мне кажется, их чудовищным образом замалчивают.

Молодой человек: Ванны? Так, погодите-ка. Ага, Агамемнона зарезали в ванне. И в ванне Шарлотта Корде заколола кинжалом Марата.

Джули (со вздохом): Каменный век! Ничто не ново под луной, верно? Вот только вчера мне попалась в руки партитура музыкальной комедии — двадцатилетней, должно быть, давности, и на обложке написано: «Фокстротты Нормандии», то есть, по-старому, с двумя «т».

Молодой человек: Терпеть не могу эти современные танцы. О Лоуис, я жажду вас увидеть. Подойдите к окну.

Слышится громовой удар по водопроводной трубе. Из открытых кранов начинает хлестать вода. Джули поспешно заворачивает краны.

(Озадаченно.) Боже, что это?

Джули (быстро находится): Да, мне тоже что-то послышалось.

Молодой человек: Похоже, будто течет вода.

Джули: Разве? Странно… Впрочем, я сейчас наливала воду в аквариум с золотыми рыбками.

Молодой человек (по-прежнему в замешательстве): А что это был за стук?

Джули: Одна из рыбок клацнула золотыми зубками.

Молодой человек (внезапно набравшись решимости): Лоуис, я люблю вас. Я человек не от мира сего, но я — творец…

Джули (заинтересованно): Звучит заманчиво…

Молодой человек: …творец будущих шедевров. Лоуис, я хочу тебя.

Джули (скептически): Хм! Чего вы действительно хотите, так только того, чтобы все вокруг вытянулись по струнке «смирно» и замерли на месте, пока вы не скомандуете «вольно!».

Молодой человек: Лоуис, я… Лоуис, я…

Он умолкает, так как в этот момент открывается дверь, входит Лоуиси с шумом захлопывает дверь за собой. Она с раздражением смотрит на Джули и вдруг замечаем в окне молодого человека.

Лоуис (в ужасе): Мистер Калкинс!

Молодой человек (пораженный): Но ведь вы сказали, что вы в светло-розовом платье!

В отчаянии глядя на молодого человека, Лоуис вскрикивает, вскидывает руки в знак капитуляции и бессильно оседает на пол.

(Крайне встревоженный.) Господи боже! Ей дурно. Я сейчас приду.

Взгляд Джули останавливается на полотенце, выпавшем из ослабевшей руки Лоуис.

Джули: В таком случае я мигом отсюда.

Джули берется руками за края ванны, чтобы привстать, и по зрительному залу пробегает невнятный гул — не то перешептывания, не то вздохи. На сцену мгновенно опускается полуночная тьма в стиле Беласко [57] Дэвид Беласко (1853–1931) — американский драматург и режиссер. Вошел в историю театра тем, что при установке рампы впервые скрыл от зрителей осветительные приборы, что позволило создать на сцене полную иллюзию естественного света. и скрывает комнату из виду.

Торопливый топот: легкие, на мягкой подошве, туфли из редкостной плотной кожи, привезенной с Цейлона, задают в беге темп; следом гонятся две пары грузных проворных сапог, темно-синих с позолотой, забрызганных грязью, отражая в мокрых разводах лунные блики.

Легкие Туфли молнией перескакивают через пятно лунного света и ныряют в непроглядный лабиринт проулков: из кромешной тьмы впереди доносится только прерывистое шарканье подошв. Возникают Проворные Сапоги: короткие клинки кое-как заткнуты за пояс, длинные плюмажи скособочились; бегущим едва хватает дыхания чертыхаться и проклинать глухие закоулки Лондона.

Легкие Туфли перемахивают через смутно различимую калитку и с шумом продираются сквозь живую изгородь. Проворные Сапоги перемахивают через ту же калитку и тоже продираются сквозь живую изгородь, но впереди внезапно вырастает ночной дозор: двое кровожадных стражников с пиками наперевес, свирепо закусившие губу по привычке, усвоенной во время походов в Испанию и Нидерланды.

Однако на помощь никто не зовет. Запыхавшийся преследуемый не кидается стражникам в ноги, судорожно сжимая кошелек; преследователи тоже не вопят: «Держи! Лови!» Легкие Туфли проносятся мимо порывом ветра. Стражники в замешательстве разражаются руганью, смотрят вслед беглецу, затем мрачно перегораживают пиками дорогу в ожидании Проворных Сапог. Мрак, будто огромной дланью, накрывает плавное движение луны по небосклону.

Луна, отпущенная на волю огромной дланью, вновь обласкивает бледным свечением свесы крыш и карнизы, а также стражников: раненые, они корчатся в пыли. Проворные Сапоги мчатся по улице дальше: за одной из пар тянется след из темных пятен до тех пор, пока их носитель — неловко, на бегу, — не перевязывает рану тонким кружевом, сорванным с воротника.

Стражникам не повезло: Сатана тем вечером разгулялся вовсю — и уж не он ли собственной персоной, смутно маяча впереди, резво перемахнул через ограждение у калитки? К тому же супостат явно чувствовал себя тут как дома — по крайней мере, в этой части Лондона, прямо уготованной для его непотребных игрищ, ибо улица, точно на рисунке, сужалась чем дальше, тем больше, а дома, теснясь, клонились друг к дружке все ближе и ближе, образуя тем самым удобные засады, как нельзя более пригодные для убийства и его сценической сестры — внезапной кончины.

По длинным, прихотливо извилистым проулкам неслись гончие за добычей, то пропадая во тьме, то появляясь в лучах луны, исчерчивая упорным ходом ферзя шахматную доску из пятен света и тени. Загнанный, уже скинувший с себя короткую кожаную куртку беглец, полуослепнув от струившегося по лицу пота, принялся в отчаянии озираться по сторонам. Затем резко сбавил скорость, пробежал немного назад и стремглав ринулся в переулок, настолько темный, что солнце и луна, казалось, находились там в затмении с тех самых пор, как по земле с грохотом скользил последний ледник. Ярдов через двести беглец остановился и втиснулся в стенную нишу, сжавшись в комок и затаив дыхание, гротескным божком, лишенным во мраке туловища и очертаний.