Юрий Авакян - Мертвые души. Том 3

— А земли—то много у избранницы твоей? Сам, небось, знаешь, коли, уж решил заделаться помещиком — земля в хозяйстве первейшее дело. Ведь без неё, как ни крутись, как ни бейся, а всё одно останешься ни с чем, — сказал Вишнепокромов, поднявши глаза на Чичикова.

— Конечно же, не десть тысяч десятин, как у наших с вами знакомцев братьев Платоновых, но без малого три тысячи десятин наберётся, — отвечал Чичиков.

— И далеко ли, душа моя, в каких губерниях эти твои три тысячи десятин? Соседями будем, али как?.. — спросил Вишнепокромов.

— Около двух суток пути от вашего имения, ежели, конечно же, не поспешая ехать. Так что судите сами – далеко ли сие или же близко, — сказал Чичиков.

— Так ты, братец мой, просидел всё это время тут у меня под боком и даже носу не казал?! И не стыдно тебе после этого мне в глаза глядеть? — сказал Варвар Николаевич, с обидою отбросивши от себя ложку.

— Ну, просидел, не просидел, а половину Руси, можно сказать уж успел обскакать, вторая половина покуда что дожидается. Да вам любезный мой, Варвар Николаевич, вовсе не на что пенять. Потому что, как только выдалась оказия, я тут же и наведался до вас. Причём заметьте: до вас до первого. А кому, как не вам известны мои обстоятельства, ведь знаете, небось, насколько небезопасно мне появляться в вашей губернии? Не приведи Господь, узнает князь о моём здесь появлении и не миновать мне тогда уж острога и каторги, — сказал Чичиков.

— Об этом, душа моя, можешь более не беспокоиться. Он как укатил вслед за тобою в Петербург, так с той поры только его и видели. И то сказать, сколько же он тут всякого нагородил! Ведь жили мы до него в полнейшем покое и удовольствии, так нет же – есть таковые особы, вроде этого князя, которым не по нутру, когда людям живётся покойно и с достоинством. Им надобно всё перевернуть, всё поставить с ног на голову. Поменять привычный порядок вещей и прочее. Одним словом – демократы! Ну, а с демократами в нашем отечестве разговор короткий; вот и отправили его в отставку. И нынче, скажу тебе, душа моя, у нас всё хорошо и спокойно, как оно и должно быть в просвещённом обществе: никаких тебе переворотов, никаких революций. И то, право слово, революции да перевороты не для русского ума. Сие занятие, может быть, для французов каких—нибудь хорошо, но на то они, братец мой, и французы, чтобы лягушек лопать, — сказал Варвар Николаевич, отправляя себе в рот, обильно сдобренный белужьею икрою блин, и тем самым, словно бы подписывая ничтожным, лопающим лягушек французам свой приговор.

— Ну и кто же нынче ходит у вас в генерал—губернаторах? — спросил Чичиков, всё ещё не вполне веря сей неожиданной и выгодной до него новости.

— О, милейший человек! При нём всё в губернии воспрянуло. Он вовсе не настроен входить во всякие мелочи да тонкости, потому как недюжинного ума и ему достаёт общих черт для того чтобы здраво судить о всяком деле. Кстати, наш Модест Николаевич при нём возвысился до чрезвычайности. Можно сказать – правая рука! Всем нынче в губернии заправляет. Однако старается не перебегать дорожки Леницыну, и без того каждому достаёт забот на его поприще, да и прочего…— тут Вишнепокромов сделал некий витиеватый жест рукою, тот что и должен был обозначать сие «прочее».

— Модест Николаевич?! Не может быть! Надо же, какое приятное известие! — сказал Чичиков, подумавши при этом:

«Господи, как однако всё удачно складывается. Думаю, Модест Николаевич не позабыл о той давешней оказанной ему мною услуге? Так что надобно будет непременно воспользоваться этим обстоятельством», — на словах же он спросил:

— Признаться любопытно, а каковы прочие его дела? Ведь, коли помните, любезный Варвар Николаевич, моё участие было не последним во всей той истории с его женитьбою, чрез которую довелось мне столькое претерпеть от вашего, недоброй уж памяти князя?

— И прочие дела его хороши, — отвечал Вишнепокромов, — уж прижил с молодою женою наследника. Днями, как первенца его окрестили. Павлушею, к слову сказать, нарекли. Не в твою ли честь, душа моя? — усмехнулся Вишнепокромов.

— Не думаю, что оно так, а вот в отношении первенца, не рановато ли пришлось? — спросил Чичиков, принимаясь соображать в уме, но тут Варвар Николаевич его успокоил, сказавши, что вовсе и не рано, а как раз в срок.

— Посуди сам, ведь об эту пору оно и было, о прошлом то годе. Времечко – оно быстро бежит, и не углядишь, душа моя, — сказал Вишнепокромов, наконец—то покончивший с блинами и ухвативши с блюда весьма заманчиво глядевший на Павла Ивановича кусок солёного гуся, так что наш герой ощутил даже некоторую досаду от этой потери.

— Это так! Воистину так! — согласился Чичиков. — Ведь кажется, разве не вчера повстречались мы во первой раз в имении братьев Платоновых, а уж более года минуло с той поры… К слову сказать, хотя оба они мне и без интересу, как они? Каково Платону Михайловичу, небось, всё так же скука заедает или же полегчало любезному другу вашему?

— Ну, насчет «любезного друга» ты это, душа моя, переврал маленько, а что касаемо до скуки, то нынче им обоим не до неё. Ведь схлестнулись они с губернатором—то нашим Фёдором Фёдоровичем Леницыным не на жизнь, а можно сказать, на смерть…— сказал Вишнепокромов.

— Позвольте, позвольте, Варвар Николаевич, на сей—то раз из—за чего? Неужто всё из—за той дрянной пустоши, где крестьяне их справляли Красную горку? — опешился Чичиков.

— Из—за неё, будь она неладна. Ведь и слова доброго о ней не скажешь: камень, лопух да бурьян. Так нет же, из—за неё всё и началось, да так всё широко развернулось, что и помыслить страшно, — отвечал Вишнепокромов.

— Отчего же страшно, позвольте полюбопытствовать, — спросил Чичиков, — как скажите вы мне из—за дрянного клока земли возможны таковые страсти?

— Да всё оттого, что братья Платоновы привыкли считать себя силою. И то сказать – десять тысяч десятин земли! Тут у кого угодно голова кругом пойдёт. Однако на деле то оно по иному вышло. Оказалось, что и на их силу силушка сыщется. Леницын, он ведь человек умный, осторожный, но когда сие потребно — бывает весьма решителен. После того, как из—за этой пустоши вышла у них ссора и затеялась по суду тяжба, он не стал с Платоновыми долго препираться, а призвал к себе юрисконсульта; ну да ты его знаешь, того самого, — сказал Вишнепокромов изобразивши многозначительность во чертах лица своего, — а тот и рад стараться! Перевернул весь губернский архив, разве что не до времен самого царя Гороха, повыписывал каких—то бумаг из Петербурга и принялся доказывать, что не только одна та пустошь, а, почитай, и все земли братьев Платоновых надобно прирезать к Леницынскому клину. Братья, конечно же, вновь принялись было за свою волынку, дескать «старики ещё живы, помнят, что кому принадлежит по праву», а юрисконсульт их любезных одною бумажкою прихлопнул, другою припугнул, а тем и сказать нечего…