Заклятие даоса

Многие сюжеты строятся на какой-то ошибке, оплошности или необдуманной шутке, которые влекут за собой неожиданные последствия. В повести «Опрометчивая шутка» говорится о легкомысленном и беспутном Цзяне, который во время одного из своих путешествий допустил досадную оплошность, обронив фразу о том, что хозяин дома, где он и его спутники хотели укрыться от дождя, будто бы является его тестем. Эти слова и ряд других случайных обстоятельств вызвали каскад забавных событий, приведших к неожиданным результатам. И в прологе этой повести рассказывается об ученом Ване, чья озорная проделка также вызвала неожиданные последствия. Шутка или оплошность, приведшие к неожиданным результатам, весьма распространенный прием в приключенческих повестях Фэна и Лина. Неожиданность действий, непредсказуемость их конечного результата, нарушение обычной логической схемы человеческих поступков — таковы сюжетные ходы авторов, старавшихся повествованию придать занимательность. Как пишет М. М. Бахтин (говоря об особенностях старого греческого романа), в подобных произведениях «неожиданного ждут и ждут только неожиданного. Весь мир подводится под категорию „вдруг“, под категорию чудесной и неожиданной случайности» [4] М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, с. 302. . Такую «неожиданность» мы находим и в сюжетах китайской городской повести.

Весьма характерны в связи с этим разного рода изменения и трансформации. Нередко они принимают вид «визуальных метаморфоз», зримо подчеркивающих живую и динамичную форму изображенного в повестях бытия. Не случайны, например, преображение героев и их лицедейство, создающие неожиданные коллизии, осложняющие сюжетное действие. Такие преображения-переодевания происходят, например, с Суном Четвертым (то он переодевается стражником, то слугою из чайной), Чжао Чжэн принимает вид певички из веселого заведения, и т. п. Метаморфозы и лицедейство часто встречаются в рассказах с любовной интригой, которых довольно много среди повестей Фэна и Лина. В повести «Опрометчивая шутка» герой прикидывается зятем богатого селянина, что влечет за собой разные забавные ситуации. В повестях о любовных похождениях монахов (например, «Любовные игрища Вэньжэня») лицедейством-преображением, занимаются монахи и монахини. Такие превращения усиливают занимательный элемент сюжетного действия.

Большое место в коллекции Фэна и Лина занимают весьма разнообразные по содержанию рассказы судебного жанра, представленные в настоящей книге несколькими произведениями. Судебная повесть гунъань (букв, «судебные» или «казенные» дела) в своей литературной основе восходит к аналогичным танским новеллам и сунско-юаньским рассказам хуабэнь . В то же время литературная фабула судебных повестей нередко строилась на основе книг-судебников (например, знаменитой книги «Сопоставление дел под сенью дикой груши» — «Танъинь биши» и др.), в которых описывались реальные судебные казусы, легшие в основу последующих многочисленных судебных повестей и романов. В XVII в. судебная проза составила целое жанровое направление. Повесть гунъань — образец хорошо разработанного в сюжетном отношении повествования, отличавшегося сложной фабулой и затейливой интригой. Однако судебные повести интересны не только хитросплетениями сюжета, но и как образцы прозы социального, критического звучания.

Значительное место среди повестей, судебного типа занимают истории о пропажах и кражах. К их числу можно отнести повесть Лин Мэнчу о загадочном деле двух братьев («Судья Сюй видит сон-загадку»). В ней можно заметить немало художественных деталей и приемов, часто встречающихся в повествованиях этого типа. Прежде всего, это всякого рода исчезновения, сопровождающиеся загадочными обстоятельствами, осложняющими сюжетное действие. В данной повести таких исчезновений несколько. Например, исчезает возница, совершивший кражу, и его никак не могут обнаружить. Это рождает мотив поисков, которые, в свою очередь, влекут за собой острые ситуации. Затем происходит таинственная кража и убийство Ван Цзюэ, причем о виновнике читатель ничего не знает. Это преступление порождает новую цепь поисков и преследований. В конце повествования обнаруживается исчезновение крупной суммы денег, которое также осложнено таинственными обстоятельствами. Все эти исчезновения, кражи, пропажи держат читателя в постоянном напряжении в ожидании того, что может еще что-то произойти.

Мотив поисков и преследования — почти обязательный художественный элемент судебных повествований, своего рода стержень, на котором держится динамичное сюжетное действие. Важной художественной деталью многих произведений такого типа является загадка в сюжете, ориентирующая читателя на однократное или многократное разгадывание какой-нибудь задачи. Загадка сгущает занимательность художественного произведения, как пишет В. Б. Шкловский, «загадка является предлогом к наслаждению узнавания» [5] Виктор Шкловский. Тетива. О несходстве сходного. М., 1970, с. 72. . В китайских судебных повестях подобных загадок может быть несколько, они создают в повествовании затейливую сюжетную вязь. Именно такую сложную нить интриги мы видим в сюжете о двух незадачливых братьях.

Не менее сложно развивается сюжет повести «Трижды оживший Сунь». Повесть о стряпчем Суне (как и некоторые другие произведения этого типа, например прекрасный рассказ Фэн Мэнлуна о псевдобоге Эрлане [6] Перевод этой повести Фэна (из сборника «Синши хэньянь») можно найти в книге «Классическая проза Дальнего Востока», М., 1975. ) представляет собой образец своеобразного средневекового детектива, который по своим художественным достоинствам (в частности, по запутанности сюжета) не уступает западноевропейским произведениям о тайнах (например, «готическим» повествованиям, в частности произведениям Рэдклиффа. В повести о стряпчем Суне говорится, что герой однажды встретил гадателя и тот предрек ему скорую смерть, указав даже, когда это должно случиться. Сунь пришел домой, рассказал жене, а вскоре произошло таинственное — Сунь ночью вышел из дома и исчез. Так начинается повесть о непостижимой смерти стряпчего Суня и рождается та тайна (как в настоящей детективной истории, она является ядром сюжетного действия), которую читатель понимает лишь к концу рассказа, когда с появлением всеведущего судьи Бао раскрываются обстоятельства запутанного и странного дела.

В повести о стряпчем Суне можно видеть особенность, характерную для многих судебных повествований: соединение таинственного и волшебного. Надо сказать, что появление сверхъестественного в сюжете — довольно распространенная черта в старой китайской прозе. Это вызвано разными обстоятельствами. Сверхъестественное, волшебное было распространенным элементом литературной традиции и занимало важное место в художественной прозе той поры. Сочетание правдоподобного и неправдоподобного, сплетение реального и волшебного в одном повествовании (не только в волшебных, но и в реалистических сюжетах) — общее явление в произведениях разных типов, в которых реалистический характер сюжета нередко сочетается с ирреальными деталями в отдельных сценах и эпизодах. Художественный метод литераторов того времени подразумевал такое соединение, которое современным читателем воспринимается как художественная условность. В судебной прозе появление волшебного элемента часто было связано не только с традицией. Не умея разрешить сюжетные конфликты и коллизии средствами реалистического повествования, старый автор прибегал к приемам волшебного. К тому же сверхъестественное подчеркивало и усиливало ту мистическую загадочность, которую литератор хотел создать в своем произведении. В повести о Суне ирреальность занимает большое место — это и троекратное явление погибшего хозяина служанке и вещий сон судьи Бао.