Андрэ Стиль - Конец одной пушки

— Что с вами, товарищи? — спрашивает Анри. — Вы все трое говорите так, как будто я вас в чем-то упрекнул.

— Послушай, товарищ, будем откровенны, — отвечает Трико. — Мы не дети. Нам хорошо известно, какие про нас ведут разговоры; вот, мол, пароходы уходят из портов неразгруженными, а поезда идут, и никто их не останавливает. Некоторые без стеснения говорят нам это прямо в глаза. Может быть, ты и не критикуешь железнодорожников, но раз ты нас собрал сегодня, стало быть…

— Нет, это не так!.. — прервал его Анри. — Вы неправы, товарищи… Это не так!.. — повторяет он, чтобы выгадать время, так как еще не знает хорошенько, что ответить. Да, он не ошибся, сейчас придется затронуть что-то очень, очень важное… Важное и для жизни и для работы, и он побаивается, что сделает это неумело. И ему снова вспомнился Жильбер… Анри отметил про себя, как упорно все трое при нем поддерживают друг друга — именно из-за того, что он не железнодорожник. А тут еще Трико сказал о пароходах и поездах… Все держатся натянуто. Возможно, играет роль то, что он докер. Но зачем товарищи стремятся оправдываться, словно чувствуют себя виноватыми или считают, что их в чем-то обвиняют. Конечно, докеры предъявляют большие требования. Но ведь они и сами идут на большие жертвы и имеют право быть требовательными. Трико довольно верно сказал о тех разговорах, которые можно иногда услышать насчет железнодорожников. Но отсюда еще далеко до…

— Слушайте, — продолжает Анри, — вы говорите так, как будто вы обвиняемые и вам полагается оправдываться. Что вы, товарищи! Меня одно поражает. Вот нас здесь четыре члена партии, вы трое — секретари ячеек. Так прежде всего разрешите мне сказать прямо: если бы даже железнодорожники и не делали всего, что они могут сделать (Артюр, я не говорю, что это так и есть, я говорю: «если бы даже») — то все равно вам не нужно занимать при мне такую оборонительную позицию. В чем дело? Вы можете и должны сделать еще многое, чтобы увлечь за собой массы. Но вам вовсе не надо чувствовать себя кругом виноватыми… Даже если бы положение было ужасающим, что из этого следовало бы? Из этого следовало бы, что существуют серьезные причины для такого положения и нам всем вместе нужно их выявить, а вовсе не то, что коммунисты-железнодорожники, как руководящие товарищи, так и остальные, должны извиняться или жаловаться. Что вы, товарищи!..

Но Анри чувствует: этого недостаточно. И действительно, Себастьен тут же говорит:

— Мы не жалуемся. Но ты же сам понимаешь — разве приятно, что о нас так думают? Да еще вдобавок свои же товарищи, коммунисты. Тем более, когда знаешь — сделано все, что возможно.

— Вот если бы враг стремился очернить железнодорожников, — добавляет Трико, — он именно так бы и говорил про нас. Может, мы и делаем меньше докеров, но обстановка-то у нас другая! Нужно многое учесть, прежде чем осуждать. И тут кроется опасность, надо это понять.

Огромная опасность… Анри чувствует, как в нем нарастает тревога, его охватывает почти физический страх перед тем, что он обнаруживает. Если так болезненно реагируют эти трое товарищей, которые на все смотрят прежде всего как коммунисты, а не только как железнодорожники, — товарищи, которых нелегко сбить с толку и внушить им чувство вины по отношению к докерам — такое чувство, что оно может перейти в неприязнь, — значит, это настроение стало распространяться среди железнодорожников. И тут дело не в отдельных недружелюбных фразах, которые мог бросить кто-нибудь из докеров… хотя вообще надо больше следить за своими словами, даже когда они говорятся в шутку или для того, чтобы подзадорить соревнующиеся между собой коллективы. Это все правильно… но ведь не могли же только эти резкие слова вызвать такие последствия. Совершенно очевидно, тут работа врага, он стремится внести раскол в наши ряды. Вот где страшная опасность!

— Опасность вот в чем, — продолжает Виктор. — В одной из листовок «Форс увриер» говорится: коммунисты, дескать, плюют на железнодорожников, не поддерживают их требований; коммунисты возмущаются, что железнодорожники не могут преградить путь американским военным грузам, а коммунистов, мол, только это и интересует. Нелепые и смешные выдумки, но следует обратить на них внимание.

Анри думает; очевидно, враг работает и среди докеров, восстанавливает их против железнодорожников и старается вбить им в голову, будто партия оставляет докеров в одиночестве, без поддержки всего рабочего класса, что докеры якобы являются «подопытными кроликами». И та же вредительская работа ведется среди населения: одних настраивают против железнодорожников, другим стараются внушить, что докеры — опасные люди; у них, мол, во всем крайности, во всем преувеличения.

— Так вот, послушай, как у нас обстоит дело… — начинает наконец Себастьен.

И Себастьен рассказывает о положении на станции, о всевозможных трудностях, с которыми сталкиваются железнодорожники, о том, как американцы ведут разгрузку военных материалов… Все это имеет первостепенное значение, однако Анри приходит вдруг мысль, что имеет значение и другое… И вновь ему вспомнились слова Жильбера. Кстати, Жильберу до сих пор не написали. А ведь письмо доставило бы больному большую радость… Да, имеет значение и другое, и не вообще, а именно для борьбы, которую они ведут. Очень важно заглянуть в душу этим трем товарищам — их чувства, несомненно, отражают настроения большинства железнодорожников. Но чувства трудно угадать. Это всегда нечто новое, непредвиденное, их не внесешь в заранее составленный план.

Кто бы мог, например, подумать, что Анри сейчас, неожиданно для себя, открыл тайную причину какой-то неприязни к Артюру Гарсону и его жене, смутного, безотчетного раздражения, заговорившего в нем с начала собрания. Как он теперь понял, это чувство вызвано атмосферой благополучия, которая ощущается в кухне Гарсонов. Чтобы определить это неясное раздражение, назовем его завистью — хотя такое слово здесь совсем не подходит, — завистью к товарищу, который имеет работу, получает жалованье и живет лучше тебя, — может быть потому, что не так много, как ты, сделал для вашей общей борьбы. Даже Анри поддался такому чувству! Однако все это было неопределенно и шевелилось где-то в глубине, среди тех чувств и ощущений, которых Анри стыдится, которые он отметает; но они все же существуют, и трудно их изгнать, трудно заглушить, трудно заставить их умолкнуть. Они — словно косой взгляд, от которого ничто не ускользает. Все эти мысли, как тонкая пленка, обволакивают то, что говорит Себастьен, хотя Анри слушает его с напряженным вниманием, и чем эта пленка тоньше, тем больше хочется ее разорвать. Конечно, надо поскорее разорвать ее. Иначе как же нам идти вперед? Хоть и нелегко, а нужно подавить в себе нехорошее, мелкое чувство — пусть даже ему найдется объяснение и некоторое оправдание. Как двигаться вперед, если тебя на каждом шагу будут останавливать подозрения в отношении такого товарища, как Артюр? Что же тогда думать о тех тысячах и тысячах людей, которые делают гораздо меньше, чем он? И на память Анри пришли слова Тореза. Тут они очень подходят — только порядок слов немножко переставить, и получается так; от непонимания трудящихся, членов социалистической партии, недалеко и до непонимания трудящихся, членов коммунистической партии. Да, надо во что бы то ни стало побороть в себе все эти вредные чувства, развеять их как пепел. Артюр был в концлагере, для него вся жизнь в партийной работе; жалованье у него небольшое, а он ежемесячно дает тысячу франков в фонд помощи докерам, не говоря уже о всяких других сборах, о членских взносах, о газетах. Его жена тоже достойна уважения… Тебе живется очень трудно, но не воображай, что железнодорожники благоденствуют. Отнюдь… В голосе Анри проносится другая мысль — кажется, он встречал ее у Ленина — да, да, именно у Ленина — мысль о том, что слишком большая нищета не создает внутренних благоприятных условий для борьбы… Так вот, если в его сознании могут быть такие прорехи, то сколько же внутренних разногласий надо преодолевать каждому из миллионов трудящихся, которые живут и борются в едином строю. Их сплоченность исцеляет несметное количество глубоких царапин, невидимых душевных ран, образовавшихся от тяжелых условий борьбы. Об этих ранах нельзя забывать — ведь враг знает, как их разбередить. Бастьен, Артюр, Виктор и сам Анри — люди закаленные, научились управлять собой, умеют спорить с собой, одернуть себя, если в сердце закрадутся нехорошие чувства. А сколько таких, которые поддаются первой реакции, правильная она или нет, принимая ее за чистую монету. В каждом человеке, даже в самом лучшем, враг держит маленькую пятую колонну, за которой необходимо все время следить. До чего извилистые пути избирают иногда даже самые хорошие намерения, совершенно верные мысли.