Карлос Фуэнтес - Аура

— Там, в углу… Откройте сундук и возьмите бумаги… справа, самую верхнюю пачку… она перевязана желтой тесьмой.

— Здесь плохо видно…

— Ах, да… Это я привыкла к потемкам. Справа от кровати… Идите и натолкнетесь на сундук. Это все потому, сеньор Монтеро, что нас здесь замуровали. Все вокруг застроили и лишили нас света. Чтобы я согласилась продать дом. Но я скорее умру… С этим домом связано столько воспоминаний. Я уйду отсюда только ногами вперед… Да, эта самая. Благодарю вас. Начинайте читать эту часть. Постепенно я буду давать вам дальше. Доброй ночи, сеньор Монтеро. Спасибо. Смотрите: ваш канделябр погас. Но вы уж зажжете его, когда выйдете отсюда, сделайте милость. Нет, нет, ключ возьмите Пусть остается у вас. Я вам вполне доверяю.

— Сеньора, в том углу мышиная нора…

— Мышиная нора? Что ж, и ведь туда давно не подхожу.

— Надо бы пустить сюда кошек.

— Что? Каких кошек? Покойной ночи. Мне пора спать. Я так устала.

— Покойной ночи.

В тот же вечер ты погружаешься в чтение. Пожелтелые страницы, исписанные чернилами горчичного цвета, местами попорчены пеплом, засижены мухами. Французский генерала Льоренте мог восхищать только его жену. Ты сразу видишь что придется многое поправить, что записки сильно выиграют если ужать растянутые описания и незначительные эпизоды. Детство в Мексике в имении прошлого века, военная школа во Франции, дружба с герцогом Морни, с теми, кто был обласкан Наполеоном III, возвращение в Мексику генерала Максимилиана, торжественные церемонии и приемы во дворце, битвы, низложение императора, Серро-де-лас-Камланас, жизнь в Париже — в изгнании… Ничего, о чем бы уже не писали другие. Раздеваясь, ты с улыбкой думаешь о странной причуде старухи, вообразившей, что эти мемуары так важно дать. Четыре тысячи песо!

Спишь ты крепко, без сновидений, а утром, в шесть часов, тебя будит яркий свет — ведь на окне твоей комнаты нет занавесок. Ты накрываешь лицо подушкой и пытаешься заснуть снова, но через десять минут вскакиваешь и идешь в ванную. Там ты находишь все свои вещи — кто-то разложил их на столе, а одежду повесил в шкаф. Ты кончаешь бриться, когда утреннюю тишину разрывает отчаянный кошачий вопль.

В этом оглушительном многоголосом стенании столько ужаса и боли! Ты пытаешься понять, откуда оно исходит, открываешь дверь в коридор, но там все спокойно. Вопли доносятся сверху, из окна. Ты быстро вскакиваешь на стул, оттуда на письменный стол и, опираясь на полку, достаешь да потолка, открываешь одну створку, подтягиваешься и выглядываешь наружу. Сбоку, стиснутый со всех сторон черепичными крышами, приютился квадратный дворик, заросший ежевикой и там пять, шесть, может быть, семь кошек — точно сосчитать тебе трудно, ты держишься на руках какую-нибудь секунду — связанных вместе, рвутся из своих пут, объятые пламенем и дымом, и ты слышишь запах жареного мяса… Потрясенный ты бессильно опускаешься в кресло. Этого не может быть все это тебе просто привиделось, когда раздались кошачьи вопли! Кошка продолжают кричать, но уже слабее, потом все смолкает.

Ты надеваешь сорочку, смахиваешь пыль с носков ботинок и снова слушаешь — теперь колокольчик, который словно бежит по дому, все ближе а ближе к твоей двери. Ты выглядываешь в коридор: это Аура, она звонит в черный колокольчик наклоняет голову, увидев тебя, и ты слышишь: «Завтрак готов». Тебе хочется поговорить с ней, но колокольчик уже спешит вниз по витой лестнице, словно ему надо разбудить целый приют, целый пансион.

Не надев пиджака, ты сбегаешь в прихожую, но Ауры там нет. За спиной скрипнула дверь в комнату старухи, ты оглядываешься и видишь, как в щель просовывается рука, ставит на пол некий сосуд и снова скрывается.

В столовой завтрак ждет тебя на столе, сегодня только тебя. Быстро покончив с едой, ты возвращаешься в прихожую и стучишь к сеньоре Консуэло. Тонкий слабый голосок разрешает тебе войти. Ты входишь. В комнате все по-прежнему — тот же сумрак в углах, то же сияние свечей в живые тени.

— Доброе утро, сеньор Монтеро. Хорошо ли вы спали?

— О да, я читал до полночи.

Старая дама жестом останавливает тебя:

— Нет, нет. Не говорите пока ничего. Работайте над этой частью, а когда кончите, возьмете остальное.

— Хорошо, сеньора. Вы разрешите мне бывать в саду?

— В каком саду, сеньор Монтеро?

— В том, что рядом с моей комнатой.

— У нас нет никакого сада. Был раньше, но потом тут все застроили.

— Я подумал, что на воздухе мне будет лучше работаться…

— Здесь есть только темный внутренний дворик, вы через него шли. Там у моей племянницы растут цветы, которые не любят света. Другого двора у нас нет.

— Да, сеньора.

— Я буду отдыхать до вечера. Зайдите ко мне после ужина.

— Хорошо, сеньора.

Весь день ты занимаешься мемуарами: переписываешь набело то, что остается после сокращений, поправляешь слабые места и, куря сигарету за сигаретой, прикидываешь, как растянуть эту работу, чтобы твое благоденствие длилось и длилось. Если удастся скопить хотя бы двенадцать тысяч песо, ты сможешь почти целый год посвятить своей собственной книге, давно отложенной, почти забытой. Это будет обширный сводный труд об открытии и завоевании испанцами Америки, где сойдутся в стройный ряд события и годы, получат объяснение поступки, станет очевидной логическая связь между всеми предприятиями и авантюрами золотого века, между дерзновенностью духа и величайшим из деяний Возрождения. И в конце концов ты откладываешь убогие воспоминания солдата Империи и берешься за свои записи. Время пролетает незаметно, но вот снова звонит колокольчик, ты смотришь на часы, надеваешь пиджак и сходишь в столовую.

Аура уже там, но во главе стола сидит сеньора Льоренте. На скатерти опять лишний прибор, но пусть себе, ты больше не станешь спрашивать. Ради своей творческой свободы, ради будущего можно стерпеть любую блажь капризной старухи, ведь это не так уж трудно. Все в том же ночном одеянии, укутанная шалью, в неизменном чепце, она горбится над тарелкой, и ты смотришь, как она тянет суп из ложки, и пытаешься угадать ее возраст. В старости приходит такой час, когда течение лет как бы останавливается, и сеньора Консуэло уже переступила эту черту. В той части рукописи, которая теперь у тебя, генерал о ней не упоминает. Однако если ко времени вторжения французов ему было сорок два и умер он в 1901 году — еще через сорок лет, значит, он прожил восемьдесят два года. Видимо, он женился на сеньоре Консуэло после разгрома под Керетаро, уже в изгнании, но ведь она была тогда ребенком…

Ты считаешь и сбиваешься — в ушах назойливо звучит голосок старухи, тихий, пискливый, щебечущий; она разговаривает с Аурой, и ты невольно слушаешь, не забывая о еде, бесконечные и нудные жалобы: у нее болит то и может заболеть это, а лекарства дороги и так сыро в доме… Тебе хочется прервать эту семейную беседу и спросить о таинственном слуге, который принес твои вещи: он нигде не появляется и не прислуживает за столом; ты обязательно о нем спросишь, неожиданно для них обеих, и неважно, что Аура все это время не проронила ни слова и ест без охоты — с усилием, словно по чьей-то воле, берет ложку, нож, разрезает почку (дамы опять угощают тебя почками, должно быть, своим любимым блюдом), подносит кусочек ко рту… Ты быстро взглядываешь на старуху, на племянницу, снова на старуху, но тут сеньора Консуэло вдруг замирает, и в ту же секунду Аура тоже кладет нож и остается недвижной — все как старуха, точь-в-точь! Несколько мгновений вы сидите молча: ты поглощаешь свой обед, они, застывшие, как статуи, наблюдают за тобой. Наконец сеньора Льоренте произносит: