Марк Галлай - Полоса точного приземления

Раздумья Литвинова прервал вопрос Главного конструктора:

- Скажите, Марат Семенович, а как вы посмотрели бы на то, чтобы организовать облет «Окна»? Как говорится, ум хорошо, а два лучше. Ну, а, скажем, четыре ума - совсем здорово… Пусть ваши летчики полетают, вдруг какая-нибудь идея у кого-то возникнет. Что называется: посетит… Вы не против?

- Нет, что вы, Виктор Аркадьевич. Конечно, не против. Тем более у нас ведь и в программе облет предусмотрен. Правда, в самом конце, но… - Марат не договорил, однако собеседник его понял: похоже, что этот самый конец - конец испытаний «Окна» - по крайней мере в нынешнем его варианте уже, увы, где-то недалеко. Не такой, какого всем хотелось бы, но, так или иначе, конец…

Впрочем, против предложения Вавилова об облете Литвинов действительно ничего не имел. Более того: принял его с чувством неожиданного облегчения.

Он не сомневался, что облет только подкрепит его точку зрения. Очень уж много раз в течение многих лет убеждался, что его заключения всегда и неизменно подтверждаются.

К своей репутации железного диагноста Литвинов давно привык. Нельзя сказать, чтобы он не ценил ее. Но, как все привычное, эта лестная репутация уже давно своего обладателя согревала, но не восхищала. Воспринималась скорее как прочный фундамент под ногами, чем как лавровый венок на голове.

Словом, реакция Марата на слова Вавилова была вполне искренней. Если и присутствовала в ней тень какого-то невысказанного дополнительного ощущения, то одного лишь только сочувствия. Сочувствия Вавилову и тем, кто стоял за его спиной: Терлецкому, Гренкову, многим другим, пусть менее знакомым и симпатичным Литвинову людям. Даже обидевшему его Маслову. Получалось, что и их судьба зависела от «Окна», а значит, и от без вины виноватого в этом деле Литвинова.

Дело было снова за погодой. Теперь для облета нужна была не такая предельно дрянная, при которой летал по этому заданию в последнее время сам Литвинов, но все же такая, чтобы хоть часть захода на посадку проходила в облаках. Нужна была нижняя кромка метрах в ста пятидесяти - двухстах от земли…

А жизнь испытательного аэродрома шла…

- Ну, как дела? - спросил Федько вернувшегося из полета Кедрова.

- Нормально… Вот только пожарные сигнализаторы прямо осточертели! Натыкали их куда надо и куда не надо, - они и срабатывают без толку, то один, то другой. Только режим начнешь - красная лампочка! Пока разберешься - температуры повсюду нормальные, кормовой наблюдатель дыма ниоткуда не видит, словом, все в порядке, - режима уж, конечно, нет. Начинай сначала. Надоело… Я термоизвещатели выключил, и дальше все пошло спокойно.

- Как это выключил? - удивился Федько.

- А так. Очень просто. Взял и выключил. Общим тумблером.

- Да ты что! Разве можно это делать! Лучше пусть они сто раз зря сработают, чем один раз не отсигналят, когда надо. Тем более двигатель форсированный. Мало ли что там может…

Кедров пожал плечами. Спорить с Федько он не хотел: в его армейском прошлом это именовалось «вступать в пререкания» или - совсем уж нехорошо - «противопоставлять…». Но про себя считал старших летчиков немного перестраховщиками: «Они место под солнцем имеют. Завоевали. Им теперь лишь бы старую репутацию не растерять. А мне…»

Освоившись в новой для себя обстановке испытательного аэродрома, Кедров быстро почувствовал, что имеет все данные стать здесь далеко не последним. И что начинать нужно именно с этого - показать, что он не только не хуже, но в чем-то и сильнее старожилов. А в том, что он сильнее, Кедров был внутренне убежден. И не только потому, что моложе…

- Бывает комплекс неполноценности, - сказал как-то наблюдательный Нароков. - Но у Кедрова, мне кажется, комплекс сверхполноценности. Тоже не сахар.

Может крупно подвести. Вот так получилось… - И он рассказал, как подобный «комплекс сверхполноценности» подвел на последних соревнованиях одного молодого, одаренного боксера: «Зарвался…». Нароков имел звание судьи всесоюзной категории и в том бою как раз был рефери на ринге.

Разговор о термоизвещателях закончил Литвинов: - С неработающей пожарной сигнализацией можно продолжать полет, если идешь на боевое задание. На войне. И ни в каком другом случае. Так, между прочим, и в инструкции написано.

Кормовой наблюдатель записывал в планшет показания приборов. Впрочем, их было немного. Главная задача кормового наблюдателя, ради которой его, специалиста по авиационным двигателям, и посадили в кабину, расположенную позади оперения, в самом хвосте самолета, была простая: наблюдать за теми частями двигателей, которые из носовых кабин не видны, - выхлопными соплами и задними створками. Сейчас он пребывал в прекрасном, даже несколько повышенном настроении, среди причин которого не на последнем месте находилось то обстоятельство, что он, кажется, начал привыкать к полету в этой странной позиции - задом наперед!

Он был хорошим инженером, этот наблюдатель. Но в полета»х участвовал сравнительно редко. И уж совсем непривычен был к кабине кормового стрелка. Там и болтает побольше. А главное - это положение лицом назад! Даже в пригородной электричке не все пассажиры любят сидеть так. На самолете же, в этой кабине, перед косом только широкое бронестекло, а за ним - убегающая из-под ног пустота!.. Если, конечно, пустота может откуда-то прибегать и куда-то убегать… Короче говоря, в первых полетах по этому заданию кормовой наблюдатель ощущал то, что авиационные медики деликатно называют вестибулярным дискомфортом. Попросту говоря - его слегка мутило. И вот сегодня он, кажется, впервые может сказать себе, что никаких неприятностей не ощущает. Похоже, привык! Мир прекрасен!

Он неторопливо записал все, что требовалось, в планшет. Потом его внимание привлек выплывший из-под крыла слева («То есть это от меня слева, а по ходу полета это справа», - мысленно поправился он) город на берегу реки. В этом городе он бывал, а потому начал с интересом разыскивать и находящийся где-то в центре - вот он! - старинный собор, и разветвленные пути железнодорожной станции, и белевшую пролысину городского стадиона, и городской театр, построенный в двадцатых годах в удивительном стиле, названия которого наблюдатель не знал («Кубизм, что ли…»).

Он еще продолжал разглядывать медленно уплывавший город, когда вдруг почувствовал какое-то внезапно возникшее и быстро нарастающее беспокойство. До сознания оно еще не доходило, но подсознание настойчиво подсказывало: что-то не так!.. Прошло еще несколько секунд, и, хотя голова кормового наблюдателя была повернута влево, в поле бокового, периферийного зрения его правого глаза замелькало что-то такое, чего раньше не было.