Артур Конан-Дойль - Топор с посеребренной рукоятью

Но удобного случая нам пришлось терпеливо ждать, потому что в тесном сообществе атлантов наша экспедиция, предприми мы ее, не укрылась бы от глаз остальных. Однажды утром (насколько мы вообще могли отличить ночь от утра) наши хозяева были заняты какой-то грандиозной религиозной церемонией, и мы решили не упускать свой шанс; заверив обоих рабочих, приводивших в действие огромные насосы, что идем на обычную прогулку, мы быстро выбрались на океанское дно и направились к древнему городу. В плотной морской воде трудно передвигаться, и даже короткая прогулка бывает утомительной, но все же через час мы оказались перед большим черным зданием, возбудившим наше любопытство. Некому было нас остановить, и мы, не подозревая о грозящей опасности, поднялись по черной мраморной лестнице и вошли в исполинские каменные двери Дворца Зла.

Дворец сохранился гораздо лучше прочих зданий древнего города — даже каменные стены ничуть не пострадали, лишь мебель и портьеры исчезли и их заменили ужасные занавеси, развешенные природой. Это было мрачное и темное место, в жуткой тени скрывались безобразные полипы и странные бесформенные рыбы, казавшиеся плодом ночного кошмара. Больше всего мне запомнились гигантские пурпурные слизни, которые ползали кругом в невероятных количествах, и огромные черные рыбы, покрывавшие пол, словно циновки. Над ними в воде колыхались длинные щупальца, будто обрамленные огнем. Нам пришлось ступать весьма осторожно, так как все строение оказалось наполнено этими отвратительными созданиями, мерзостный вид которых скорее всего соответствовал их смертоносности.

В богато украшенные коридоры выходили двери комнат, центральная часть здания представляла собой большой зал, некогда бывший одним из самых великолепных творений рук человеческих. В сумеречном свете нам не было видно ни потолка, ни истинной высоты стен, но по мере того, как свет наших фонарей выхватывал из темноты бесчисленные коридоры, мы поняли, что Дворец просто необъятен. Мы дивились настенным украшениям: барельефам и орнаментам, вырезанным с потрясающим мастерством, но на отвратительные и непристойные сюжеты. Вся садистская жестокость и животная похоть, какую только может измыслить человеческий ум, нашла на этих стенах свое отражение, и из теней перед нами возникали гадкие образы и ужасные фантазии. Если когда-либо на земле возводили храм в честь дьявола, то, несомненно, мы в нем сейчас находились. Здесь присутствовал и сам дьявол, потому что в конце зала под навесом из металла, давно утратившего свой первоначальный цвет (возможно, то было золото), на высоком троне красного мрамора восседал ужасный идол, настоящее воплощение зла. Нахмурив брови, он взирал на мир жестоко и неумолимо. Он выглядел близнецом Ваала, изображение которого мы видели в Колонии у атлантов, только был еще отвратительнее и ужаснее.

Кажущееся живым лицо завораживало, притягивало к себе, и мы словно оцепенели, как вдруг сзади нас послышался громкий смех, полный издевки. Мы, как я уже сказал, были в стеклянных колпаках, не пропускавших звуков ни внутрь, ни наружу, но издевательский смех отчетливо звучал в ушах! Мы резко обернулись и застыли в изумлении.

Прислонившись к колонне, стоял человек, руки его были скрещены на груди, во взгляде горящих глаз читались злорадство и угроза. Я назвал его «человеком», хотя ни на кого из людей он не походил: он мог дышать и говорить под водой, что не под силу никому из нас, и голос его проникал сквозь наши колпаки, что невозможно для человеческого голоса! Он был не менее семи футов ростом, атлетического сложения, что подчеркивал облегающий костюм из материала, похожего на гладкую кожу. Его лицо выглядело как бронзовая маска с темно-зеленым отливом, выполненная с необычайным мастерством. Казалось, она соединила в себе всю силу и зло, какие могут оставить свой отпечаток на лице человека. В его наружности не было и намека на полноту или чувственность, что было бы выражением слабости. Напротив, в этом существе виделось изящество хищной птицы: орлиный нос, пронзительные черные глаза, полные огня. Именно безжалостные, пылающие злобой глаза и жестокий, словно сама судьба, хотя и красивый рот, прямой и резко очерченный, внушали ужас. Глядя на это существо, я чувствовал, что за его безупречной красотой скрывается самая что ни на есть чудовищная порочность. Взгляд выражал угрозу, улыбка смахивала на ухмылку, а смех — на глумление.

—Итак, господа, — произнес он на чистейшем английском языке, и голос звучал так ясно, будто мы снова на земле, — у вас было замечательное приключение в прошлом и, возможно, вам предстоит еще более увлекательное в будущем, хотя, может статься, я сочту своим приятным долгом его неожиданно прервать. Боюсь, что разговор получается несколько односторонний, но я отлично читаю ваши мысли, и поскольку мне о вас все известно, вам нечего опасаться непонимания. Но вам еще многое, весьма многое предстоит узнать.

Мы беспомощно переглядывались. И снова раздался глумливый смех.

—Что ж, это и в самом деле непросто. Вы все обсудите, когда вернетесь, потому что я хочу, чтобы вы вернулись и передали мое послание. Если б не оно, я думаю, что визит, который вы мне нанесли, оказался бы для вас последним. Но прежде я хочу вам кое-что сказать. Я обращаюсь к вам, доктор Маракот, как к старшему и, полагаю, мудрейшему из троих, хотя ваш приход сюда мудрым никак не назовешь. Вы меня ведь прекрасно слышите? Отлично, друзья мои, достаточно кивнуть. Несомненно, вы знаете, кто я такой. Похоже, вы узнали обо мне недавно. Никто не может говорить или подумать обо мне без моего ведома. Никто не может явиться в этот старый дом, в мою сокровенную обитель, не вызвав притом меня. Вот почему эти бедняги, зарывшиеся, словно кроты, в землю, обходят его стороной. Им хотелось, чтобы и вы следовали их примеру. Вы поступили бы благоразумнее, послушавшись их совета. Но вот вы вызвали меня, а, будучи вызван, я не скоро ухожу, ха-ха-ха...

— Да, я вижу, ваш ум в смятении: обладая ничтожной крупицей жалкой земной науки, вы не в состоянии ответить на вопросы, которые возникают из-за меня. Как это я живу здесь без кислорода? Но я ведь живу не здесь, а в огромном мире людей под солнцем. Сюда же я прихожу, когда меня призовут, — вы, например. Но я не дышу воздухом, я дышу эфиром. А эфира здесь столько, сколько и на вершине любой горы. Даже некоторые люди могут жить без воздуха. В каталепсии человек месяцами лежит не дыша. Я в чем-то похож на него, но, как видите, остаюсь в сознании и не теряю активности.

— Еще вас беспокоит, каким образом вы меня слышите. Но разве вы забыли суть беспроволочной передачи сигналов, которые переходят из эфира в воздух? Так и я могу превращать свои слова в колебания воздуха в ваших несуразных колпаках.