Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 1

— И это все?

— А чего вы хотите еще? — огрызнулся он, берясь за колокольчик, лежавший на столе. — Ступайте.

В дверях появилась служанка.

— Проводи мальчика прямиком к выходу, — распорядился мистер Лимпенни. — Прямиком, я сказал.

На улице я рассмотрел выданный мне лист бумаги: там было указание для миссис Лиллистоун обмыть, обрядить и уложить в гроб тело «нищенки» по указанному адресу. Когда я нашел дом и постучал в дверь, последовало долгое молчание, потом наверху открылось окошко и в нем показалась женщина.

— Что там? — спросила она.

— Это моя матушка. — Мне пришлось кричать.

— Откуда вы?

— С Митра-Корт. Ясно. Она вот-вот?

— Она уже.

Окинув меня пристальным взглядом, женщина скрылась, окошко захлопнулось. Вскоре отворилась дверь на улицу, и я увидел свою собеседницу, крупную неопрятную женщину в не слишком чистом платье. Она на ходу надевала шляпку и закрепляла завязки.

— Идем, — бросила она. — В таких случаях время дорого.

— Вы, наверное, меня не поняли. — Я протянул ей ордер. Едва скользнув по бумаге взглядом, она вернула ее мне:

— А что есть он, что нет. Читать-то я не умею.

— Это распоряжение обрядить.

Она засмеялась:

— А я-то о совсем другом подумала. Слышала, есть женщина, которая вот-вот. Но мне все едино. И на этот свет снаряжаю, и на тот. Чаще всего как раз таким порядком: одно следует за другим. Подождите! — внезапно сказала женщина и захлопнула дверь.

Я притулился в дверном проеме, прячась от дождя, который все не прекращался. Минут через десять миссис Лиллистоун вновь появилась на пороге с разнообразным снаряжением: небольшим котлом, жестяным тазом и саваном из самой дешевой ткани, перекинутым через руку.

По дороге она спросила:

— Кто с ней остался сидеть — кто-нибудь из родственников?

— Нет. Чужая старая женщина.

Миссис Лиллистоун тихонько присвистнула, но ничего не сказала до самого Митра-Корта, где при виде потоков грязной воды, которые ей предстояло переходить вброд в деревянных башмаках, у нее вырвалось недовольное восклицание. Она строго указала на состояние лестницы, словно я был в нем повинен, и с немалыми трудностями взобралась по ней вместе с предметами своего ремесла, отказавшись в то же время доверить мне хотя бы часть.

Когда мы вошли в комнату, мне почудилось, что все находившиеся там примолкли, и еще меня поразило, что Лиззи нигде не было видно, а в нашем углу сидела посторонняя семья. Миссис Лиллистоун и ирландка средних лет обменялись приветствиями, я указал на тело, миссис Лиллистоун направилась в угол и откинула одеяло.

— Так я и думала, — проговорила она. — Ничего не осталось.

Я закрыл лицо руками и отвернулся.

— Старуха ее раздела, — пояснила женщина из незнакомой семьи. — Сказала, что она ее мать и собирается ее обмыть, но ушла куда-то с одеждой и не вернулась.

— Оставила только это кольцо. — Миссис Лиллистоун подняла матушкину руку.

Я не смотрел.

— Она не смогла его снять, — сказала еще одна участливая соседка.

Мне не нужно было смотреть, так как я знал, что это простое медное кольцо, которое матушка сделала себе в обмен на золотое, проданное в тот день, когда на нас напал бейлиф. На нем были грубо выгравированы ее инициалы, и стоило оно пенса два.

— Исполнила за меня часть моей работы, — заметила миссис Лиллистоун, закатывая рукава.

— Вы ведь не здесь станете это делать? — запротестовал я.

— А где же еще?

— Но это неприлично. — Я указал на соседей по комнате. Те согласно забормотали и стали демонстративно поворачиваться спиной, но я видел, что спорить не приходится.

Добрая ирландка знаком меня подозвала, но, когда я собирался отойти, миссис Лиллистоун сказала:

— Прежде наберите воды в тазик.

Я пошел к насосу, а когда вернулся и помог миссис Лиллистоун поставить таз на огонь, то невольно заметил, что она тряпкой подвязала матушке челюсть. Дрожа, я присоединился к бедному ирландскому семейству, пригласившему меня, и они настояли на том, чтобы я разделил с ними скудный завтрак из хлеба и селедки; почти ни слова не зная по-английски, они старались меня отвлечь, чтобы я не смотрел в другой угол.

Наконец миссис Лиллистоун объявила, что все готово, и я увидел длинную фигуру в зашитом грубыми стежками саване.

— Это я нашла под нею, — сказала она и протянула мне записную книжку, где по-прежнему лежало письмо, надписанное фамилией матушкиного отца.

Я взял ее и сунул себе в курточку. С горечью я вспомнил уроки своих наставников в юриспруденции: как законный наследник я владею теперь всем, что принадлежало матушке.

— Дроги приедут завтра с утра, — сказала миссис Лиллистоун.

Я ожидал, что она уйдет, но она задержалась в дверях, странно на меня глядя.

— Вам ведь не хочется все это время сидеть здесь? — Гримаса на ее лице, как я понял, должна была выразить материнское участие. — В одной комнате с этим. Не хотите ли переночевать у меня дома?

Не знал и никогда не узнаю, насколько я был прав, усомнившись в ее искренности, но у меня возникли самые неприятные подозрения, поскольку я не забыл, как мистер Избистер вскользь упоминал о разведчиках в приходах. Я ограничился тем, что помотал головой, и миссис Лиллистоун, собрав принадлежности своего ремесла, удалилась.

Я караулил у тела весь остаток дня и всю долгую ночь. В середине дня ирландка дала мне сухарь, а вечером поделилась овсянкой, так что я не был голоден. Когда начали собираться сумерки, вернулся распорядитель и потребовал с меня два пенса, указав, что моя мать занимает столько же места, сколько раньше, а оно должно быть оплачено, а то, не ровен час, заглянет мистер Эшбернер и его «застукает». Но остальные обитатели комнаты вступились за меня, и он согласился удовольствоваться одним пенни.

Я вознамерился не смыкать глаз, но все же заснул. Сны, однако, не принесли мне облегчения. Я очутился в обширном пустом доме, бродил по громадным комнатам и коридорам — таким длинным, что даже фонарь, который я нес, не мог рассеять тьму в дальнем конце. Тут пол начал скрипеть и качаться, я пустился бежать, пол у меня под ногами осыпался, и я свалился в нижнюю комнату. Перед глазами оказалось гигантское окно, в котором не было видно ничего, кроме огромной белой луны в черном небе. Потом снизу выдвинулись голова и плечи; фигура была закутана в покрывало, но оно, к моему испугу, соскользнуло, обнажив лицо, хотя назвать это лицом было трудно: изрытая ямками кожа, пустые глаза, жеваный обрубок вместо носа. Лицо начало расти, наплывать на меня, и я в ужасе проснулся.

Утро утомительно тянулось, прошло несколько часов, пока наконец один из ирландских ребятишек, смотревший в окно, крикнул мне что-то на своем языке.