Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

— Мам, я у Светы на день рождении.

— С которой вечно ссоритесь?

— Да. Но сегодня мы дружим!

— Кругом праздники, — сказала Поленька. — Сначала поешь.

— Нет!

Надюшка выкарабкалась из ее рук, как паучок, и уже стояла на дороге, сдерживая нетерпение, поставив обе ножки рядом, чтобы они сами не побежали.

— Надо поесть, — строго сказала Поленька.

По блестящим дочкиным глазенкам, по возбуждению, каким дышало лицо, Поленька видела, что Надюшкины мысли далеко, она не слышит или почти не слышит, о чем толкует мать, она умчалась мыслями на свой праздник, где детвора, подруги.

— Надо же придумать подарок, — сказала Поленька.

— Я уже подарила! — выпалила Надюшка.

— Что?

— Куклу Танечку.

— Но это же твоя любимая кукла.

— Мне папа другую купит! — крикнула она, убегая.

В синих сгустившихся сумерках появилась машина Арсалана. Поленька увидела ее через окно, оцепенела и одновременно обрадовалась, точно нашла наконец на ком выместить обиду. Она так и не успела переодеть платье, в котором была на суде. Взглянув в зеркало, хотела освежить быстро лицо, подкрасить, напудриться, это надо было сделать мгновенно, настолько смертельно усталым показался ей взгляд. Но дверь распахнулась, и мысли ее тотчас переключились.

— Добилась? — с порога прозвучал крик.

Нагнувшись, Поленька тщательно перестелила постель.

— Танцуешь от радости?

Поленька не ответила, взяла тряпку и смахнула пылинки с серванта, зеркала. В зеркале он наконец поймал ее взгляд.

— Дурака нашла? Да? — Арсалан выглядывал из окопчика усов, готовый броситься в атаку. — Ну ничего. Я все свое заберу.

Поленька промолчала. Арсалан принялся расхаживать по дому, поглаживая и похлопывая каждую попадавшуюся на пути вещь.

— Вот, — говорил он, — приемничек возьму. Куплен на мои кровные денежки. Диванчик возьму, зеркальце.

Вдруг Поленька сделала открытие. Ей показалось, что Арсалан до самого суда не верил, что их разведут. Теперь ошеломлен, потому и старается причинить боль посильнее. Она успокоилась. Арсалан забрал патефон и добрался до постели.

— Может быть, оставишь что-нибудь дочке? — спросила Поленька.

— Дочку я заберу с собой, — отрезал Арсалан.

— Вот уж дудки, — сказала Поленька спокойно. — Знаешь, что такое дудки?

Но Арсалан будто не слышал.

— А простыни! Подушку! — твердил он, отшвырнув покрывало, которое она только что заправила. — Белье! Должен я на чем-нибудь спать?

Поленька отвечала механически: «Да… пожалуйста». Чувствуя, понимая, что не забота об имуществе заставляет Арсалана бледнеть и горячиться. Наконец понял это сам Арсалан.

— Я идиот! — закричал он, схватив ее за руку. — Ничего мне не надо. Мне нужна ты!

Она не отняла руки. Торопливо разрывая тесемки, отрывая пуговицы дрожащими пальцами, он помог ей раздеться. И она удивилась, что позволила и захотела этого, что ненависть сменилась добрым отношением в какой-то краткий момент. Они пробыли вместе, не говоря ни слова. И потом, отдыхая, она подумала: как странно, что она разрешила, что захотела и довольна теперь. Несправедливо называть медовым первый месяц в жизни двух людей. Это выдумка. На самом деле медовым был этот последний час.

Надюшка, придя с подружкиного дня рождения, была особенно нежна с отцом, и у Поленьки разрывалось сердце, когда Арсалан собрался уезжать. Разрывалось из-за Надюшки, которая никак не могла взять в толк, зачем это нужно. Арсалан выдумал командировку, в семье это было делом привычным.

— Так и знала! — закричала, топнув туфелькой, Надюшка, и глазенки ее засверкали нешуточным гневом. — Ненавижу твои командировки! Приду на работу и скажу: не посылайте больше папу.

Они договорились скрывать развод от Надюшки насколько возможно. Арсалан исчезал на недели, на месяцы, как раньше. Словно бы ничего не изменилось, хотя во время визитов они почти не разговаривали; Арсалан казался раздражительным и злым. Обнимал Надюшку и тут же начинал отчитывать, обнаружив непорядок в игрушках. И как ни приглаживали взрослые свои изменившиеся отношения, девочка что-то угадывала, чувствовала, нервничала. Однажды, укладываясь спать, огорошила вопросом:

— Мама, как у тебя отношения с папой?

Склонясь над ней, Поленька долгим поцелуем задержала дыхание, собиралась с мыслями.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну как?

— А что ты сама думаешь про папу?

Заложив ручонки под голову, Надюшка устремила задумчивый взгляд в потолок.

— Спи лучше, — Поленька поправила одеяло.

— Он очень изменился, мамочка, — серьезно ответила Надюшка. — Неужели ты этого не замечаешь?

Все-таки узнала она о разводе от уличных ребят, прибежала, заливаясь слезами, когда прошло уже много месяцев после суда. Поленька сумела спокойным тоном объяснить:

— Не любил он нас, дочка.

Надюшка топала ножками, облокотившись на трюмо, и заливалась слезами.

— Почему? Почему мне не сказали про суд? Я бы пошла, я бы вернула папу. Это ты виновата!!! — обернула она к матери залитое слезами лицо.

Такой взрыв чувств удивил Поленьку. К дочери Арсалан был холоден все шесть лет, и Надюшка, приняв его манеру, стала постепенно невосприимчива к уходам отца, появлению, разговорам; старалась поскорее исчезнуть, заняться своими делами. Откуда же в этом хрупком тельце, маленькой головке, в черных блестящих глазах столько теплоты и чувства к ушедшему отцу, как нужен был он ей, как необходимо его присутствие.

Надюшка тосковала все лето. Потом, когда начались дожди, холода, вместе с ненастьем к ней вернулось спокойное настроение. Может быть, повлияло на первых порах такое огромное событие, как школа. Во всяком случае, Поленька почувствовала перемену еще до того, как Надюшка, прибежав с улицы, ткнулась бантом ей в живот и сказала убежденно:

— Ты у меня самая лучшая!

Это было драгоценным воспоминанием. И оно ранило так же больно, как потом крик дочери в другую, позднюю пору:

— Как не стыдно, мама!..

Записывая Надюшку в школу, Поленька дала ей свою фамилию — Вережникова, от первого мужа. Фамилию она не меняла. И жизнь пошла по последнему кругу, связывавшему ее с Павликом.

Может быть, фамилия привлекла внимание Павлика, или Надюшка улыбнулась ему когда-то особенным образом. А улыбаться она ох как умела! Ничего такого, возможно, не думала при этом и не старалась одарить счастьем. Но так уж изменялось выражение глаз, так приподнималась пушистая ниточка бровей, что, казалось, все счастье, все внимание и любовь тому, на кого смотрела. Такова уж тайна человеческого восприятия: за выражением лица видеть характер, душу. Потом может обнаружиться обман, но у взрослого. А какой обман у ребенка? Само добро излучалось из Надюшкиных глаз. И нельзя было не видеть нежную шейку, хрупкие плечики, подбородок, прелестную округлость лица, не испытав хотя бы мгновенной нежности.