Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Захохотав, Тоня перевернулась на спину, подставив солнцу мокрый от пота живот с прилипшими ракушками. Смежила веки, щурясь на небо.

— По мне, лучше ничего не надо, — произнесла она томно. — Даже мужчин не надо. Многие бабы тут сходят с ума, а я отдыхаю.

Не ответив, Поленька сгребла ракушечник и уронила голову на горячий холмик. Тоня с решительностью поднялась и прикрыла кофточкой обожженные плечи.

— Если хочешь настоящее море поглядеть, поедем в Героевку, — сказала она.

Поленька стремительно перевернулась:

— Сейчас?

— Бросьте пороть горячку, — простонала Соня и забила ногами. — Завтра. Только ведь легли. До обеда я не сдвинусь с места.

— Сейчас, — повторила Поленька с решительностью, ощущая потребность в действии, чувствуя, что поездка и новые впечатления необходимы, а созерцание пролива на холодном берегу не способно пробудить ничего, кроме скуки.

Был тот же день, всего лишь два часа спустя, и Поленька смогла убедиться, какое оно, настоящее море. Там, в проливе, берег трепала мелкая волна. Здесь из глубины, куда не доставал глаз, двигались огромные валы, увенчанные вдоль пляжа от горизонта до горизонта гребнями ослепительно белой пены.

— Раньше это местечко называлось Эльтиген! — восторженно кричала Тоня, стараясь пересилить шум моря и радуясь, что Поленька тоже довольна и смотрит перед собой восторженными глазами, потемневшими от хлынувшего света, от блеска пены на подбегавших горбатых волнах.

— Как Эльтиген? — спросила Поленька.

— Да! В честь героев-моряков его назвали Героевкой. Здесь был выброшен знаменитый десант. «Огненная земля». Неужели не слышала? — торопливо говорила Тоня. — Мы сюда приезжаем часто. Вот море так море!

Поленька сжала голову пальцами.

— Постой! Эльтиген? Так это и есть Эльтиген? Здесь это было?..

— Идем дальше! У нас тут есть любимый уголок. Идем! — кричала Тоня. Но Поленька осталась на месте. Присутствие Тони сделалось для нее невыносимо.

— Здесь воевал мой муж, — сказала она.

Тоня присела с округлившимися глазами, точно напоролась на невидимую стену.

— Он жив?

Поленька не ответила.

— Пойдем дальше? — спросила Тоня.

— Иди! — сказала Поленька. — Я тут подожду.

Поняв, Тоня ушла. Поленька бесцельно побрела по берегу, остановилась у кромки воды, куда доползла исчезающая, потерявшая силу волна. С шипением лопалась и пропадала в песке белоснежная пена.

По письмам Павлика, которые давал ей читать Мишка Чернухин, она отчетливо представляла себе, как проходила высадка на Эльтиген. Но сейчас, стоя на том самом месте, все растеряла в памяти и ничего не могла собрать. Неужели с тех холмов, где прилепилась мирная деревенька, били тогда немецкие пушки и пулеметы? И сюда, на этот песок, Чулюгин вынес на себе раненого Сашку Гурьянова?

Глядя на идущие из глубины моря волны, Поленька пыталась представить, как много лет назад здесь же из тьмы холодной ноябрьской ночи появились транспорты и катера. Встретил их берег, опутанный колючей проволокой, всколыхнувшийся огнем. Сюда они подошли? Неужели это было здесь?

Поленька оглядывалась, пытаясь собраться с мыслями.

Отдыхающие прогуливались у кромки волн, лежали на песке, но пляж казался пустынным, так был велик. Чайки, раскрыв крылья, плыли над морем. Одна летела совсем недалеко от Поленьки. Ветер так усилился, что чайка держалась на месте. Потом, круто отвернув, стремительно пошла над берегом. «Чаек не убивают, — вспомнила Поленька. — По преданию, в них поселяются души погибших моряков…». Вот еще одна возникла перед ней, потом еще, еще. Скоро их появление стало для Поленьки таким же привычным и однообразным, как грохот волн.

Странный, фантастический мир виделся ей. Вновь и вновь вставали в простершейся грозной дали призраки затонувших и дошедших до берега транспортов. Знакомые лица Павлика, Сашки Гурьянова, Чулюгина терялись то и дело в темной массе матросов, выбросившихся на берег… Если предание верно, подумала внезапно Поленька, может быть, в той чайке летит душа Пашки Чулюгина? И он говорит: «Что, малышня, вот и встретились. Сколько лет прошло. А будто вчера. Если бы не проклятый пулемет, мы бы не отстали. И были живы сейчас. Павлик сам видел, как мы отстали из-за этого проклятого пулемета, я и Сашка Гурьянов. Душа его летит вон в той чайке. Видишь, как ветер упруго бьет ей в грудь, волны едва не достают до крыльев. И от этих пенистых белых брызг дышать легко и свободно. Как будто все небо и все море — одно большое легкое. Дышать хорошо. Совсем не так, как было тогда, когда Сашка захлебывался кровью и выгибался, потому что не мог вздохнуть, и я потащил его на себе. А Павлик это видел. Два раза оглянулся и побежал. Когда пулемет выплеснул перед нами первую очередь и Сашка упал, Павлик вместе со мной понял, что все кончено. Он бежал, потому что надо было добежать до высоты. И ему и другим матросам. Обидно, если бы никто не добежал. Тогда пришлось бы все начинать сначала. И попусту бы остались лежать на песке черные матросские бушлаты, весь берег был усеян этими бушлатами. Потому что мы все должны были добежать до высоты. И кто-то не успел. Это назвали подвигом. Потом. Тогда мы не думали так. Просто выдался самый трудный день войны… самый трудный для нас… погибших…»

Грохот чулюгинского голоса умолк. Потом начал снова повторять про пулемет и гибель Сашки Гурьянова. Поленька не помнила себя и не сразу поняла, почему перед ней очутилось взволнованное лицо Тони.

— Поленька! Ты плачешь! Уже три часа. Едем! Немедленно!

Добрались они домой уже в сумерках. Весь следующий день Поленька не выходила к морю, боялась даже смотреть на него. Утром схватила чемодан, уехала в Керчь. Затем решила переправиться на Кавказ. Деньги на почте ее уже ждали. Тоня и Соня проводили и, прощаясь, обнимали так, как если бы родней человека для них не было.

На Кавказе Поленька отошла сердцем. Сочи… Гагра… Батуми… Сухумский обезьяний питомник… Все успела она повидать. Уж море начало томить ее своим блеском, жара делалась невыносимой. Но она почему-то боялась возвращаться домой и не спешила брать билет обратно. Наконец отпуск кончился. Поленька явилась на службу. Павлика увидела много дней спустя, когда втянулась в нормальный рабочий ритм и заставила себя поменьше думать о юге, об эльтигенском пляже.

Повстречались в поезде. Ехали домой из Тишкова — Поленька, измученная приготовлениями к школе, и Надюшка, счастливая от покупок, сжимавшая крепкой ручонкой новый портфель. Увидев Павлика, она расцвела, косички разлетелись в стороны. Встала с места и замахала ручонками, отчего Павлик с добрым, покорным выражением прошел между рядами к ним и уселся напротив.