Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Так думала каждый день Поленька, провожая дочку в школу, и так, наверное, подумал Павлик, когда встретил ее однажды после школы, уже слегка растрепанную, со съехавшим бантом и раскрытым портфелем.

Поленька слышала разговор:

— Нравится тебе в школе? — спросил Павлик.

— Ой, ужасно! — ответила Надюшка, и по веселому тону и по выражению ее надо было понимать, что «ужасно» как раз и есть та крайняя степень «хорошего», когда лучше быть не может.

— Тебя спрашивали? — продолжал допытываться Павлик.

— Кто?

— Учительница.

— Нет. Меня назначили дежурной.

— А что ты будешь делать?

— Не знаю еще. Спрошу. Учительница просто сказала: завтра дежурной назначается Вережникова.

Павлик нагнулся к Надюшке:

— Как ты сказала?

Надюшка ткнула пальчиком себя в грудь:

— Вережникова… Я!

Долгое время Поленька была убеждена, что именно сходство фамилий привлекло внимание Павлика и родило горячую любовь к чужому ребенку.

Вначале Поленька радовалась этому. Но когда упрочился разрыв с Арсаланом, когда все ее попытки создать прочную семью, или хотя бы видимость прочности и процветания, оказались бесплодными, Поленька переменилась в привычках, суждениях, намерениях.

С ревнивым чувством видела она, что Павлик разговаривает с Надюшкой, как со взрослой, терпеливо объясняет устройство и назначение своих железок, которые вечно торчали у него на огороде. Надюшка с удовольствием перебирала инструменты, пробовала крутить гайки и возвращалась домой чумазая, довольная.

— Мальчишка ты, что ли? — в сердцах говорила Поленька. — Нечего тебе там делать.

Однажды, укладываясь спать, Надюшка сказала со вздохом, заложив ладошки под голову и выставив из рукавов рубашки худые белые локотки:

— По-моему, Павел Иванович самый справедливый человек на земле.

— Почему? — подозрительно спросила Поленька, готовясь вступить в спор.

Но Надюшка так взглянула на нее, что отбила охоту возражать, слишком уж серьезный и доверительный взяла тон.

— Как ты не понимаешь, мамочка, — произнесла она, и глаза ее показались Поленьке огромными. — Вот сколько я живу на свете, он меня ни разу не обманул.

Ревнуя и осторожно препятствуя странной дружбе Надюшки с враждебным ей домом, Поленька научилась тем не менее извлекать из этого немалую выгоду.

Когда Надюшка перешла в третий класс, она поехала в отпуск одна, смело оставив дочь на попечение Фроси. Она никогда бы не унизилась до просьбы, все сложилось вроде бы само собой. Надюшка уговаривала мать оставить ее у Вережниковых, уверяла, что Павлик и Фрося хотят этого. Поленьке осталось только снисходительно согласиться.

Юг стал поветрием, модой, и Поленька устремилась туда. Начало было восхитительным. Она как будто заново начинала жить. Несколько дней пробыла в Одессе. С безоглядной удалью отдалась танцам, заводила бесчисленные знакомства, словно старалась наверстать упущенное, а может быть, избавиться от разочарования, которое стало наступать вначале незаметно, но со временем все настойчивей и откровенней. Теперь неожиданный вихрь ее захватил. Она почувствовала себя так, будто вернулись ее молодые годы. Флирт с одним, с другим, безобидные встречи. Она выбирала долго, тщательно, вдруг обнаружив, что партнеры в большинстве чересчур моложавы.

К исходу второй недели повстречался Владислав. Фамилию она запамятовала. Это был один из тех южных романов, о которых она только слыхала. Высокий, статный, широкоплечий, опытный, как дьявол, он явился к ней из ночи в шальном ресторанном дыму и сразу отличил ее в толпе. Роман ее ошеломил. Она начала даже думать, что Владислав последует за ней на север. Но он помахал рукой и отбыл восвояси. Сказал: «Напишу».

Адрес взял, своего не оставил, и Поленька только позже сообразила, что никаких писем не будет.

После отъезда Владислава Одесса показалась ей маловата и пуста. Она решила побывать на Кавказе и взяла билет на теплоход.

Первую половину путешествия наслаждалась морем и солнцем на верхней палубе. Потом погода испортилась, и в довершение обрушившихся тягот их так жестоко тряхнул шторм, что Поленька сошла досрочно в Керчи, едва живая. Как ни показалась ей Керчь неприютной под сырым падающим небом, от дальнейшего морского путешествия Поленька отказалась, рассудив, что нет ничего лучше твердой земли.

Скоро она убедилась еще в одной житейской мудрости. Какой бы долгой полосой ни тянулись неприятности — а Поленька сошла на пристань с парохода в самом разбитом состоянии духа, — удачи тоже приходили чаще внезапно, там, где она их не ждала.

Зайдя на почтамт, Поленька познакомилась с двумя прелестными женщинами. С пустяка началось знакомство: «Кто последний? Я за вами». А все сразу устроилось, и квартира, и питание, и море.

На почте она отбила телеграмму сослуживице, Ларисе Карповне, человеку неистовой прямоты, правдолюбцу и борцу. Поленьке удавалось с ней ладить, вернее, умело сдерживать бурную заботу старухи. По совету Ларисы Карповны она оставила ей часть денег, которые теперь захотела получить.

Новые знакомые, Тоня и Соня, обитали за Керчью, в Старом Карантине. В пути познакомились ближе. Соня была моложе Поленьки, Тоня постарше, темперамент оказался обратно пропорционален возрасту. Тоня все время тараторила, Соня больше молчала или поддерживала подругу улыбкой. Обе они были влюблены в Керчь, в море. Фруктов, по их словам, было много, квартиры вдвое дешевле, чем на остальном Крымском побережье, а вода ничуть не хуже.

Слушая и кивая, Поленька думала, что ей вовсе не так нужны фрукты и дешевые квартиры, а главное — вот это человеческое, дружеское участие, которое ни оценить по достоинству, ни забыть невозможно. Она уже воображала, что всю жизнь будет благодарна этим женщинам, и никак не предполагала, что горячая дружба и взаимность могут длиться лишь один сезон.

Наутро, покинув уютный домик в саду, они пошли на берег. Море Поленьке решительно не понравилось. Стоя на обрывистом берегу, новые подруги восторгались сине-изумрудной водой Керченского пролива, а Поленьке не нравилось именно то, что это был пролив. Хотелось почему-то отдохновения и простора, но взгляд упирался в противоположный край земли. Поленька даже видела рассыпанные по берегу побелевшие на солнце домики: там была Тамань. Дальше, скрытый облаками и туманом, плыл Новороссийск.

Пока не пришли деньги, она не могла тронуться с места и несколько дней, скрывая разочарование, ходила на пляж. Море было холодным. Минувший шторм выворотил глубинные слои и нагнал их к берегу. Дул пронизывающий ветер. Только вжавшись в раскрошенный ракушечник, можно было ощутить наконец блаженное тепло.

— Тебе не нравится пролив? — сказала Тоня. — Мне, наоборот, интересно. Ощущаешь перспективу, видно знаменитую лермонтовскую Тамань. Там памятник установили? Да? Нет? Ведь, с одной стороны, Лермонтов прославил Тамань на весь мир, а с другой — он писал, что Тамань самый скверный городишко. Верно?