Павел Дан - Избранное

Оприш стоит на лестнице, его толкают, увлекают, тащат. Теперь он уже не сопротивляется и оказывается за дверьми, на улице.

Воздух одуряюще пахнет яблоневым цветом. По ясному небу тянутся белые прядки облаков; крыши домов купаются в золотистом закатном свете.

По дворам тихонько растекаются сумерки.

Справа, на склоне холма, виднеется кладбище, древние узловатые деревья опушила молодая нежная зелень.

Улица Аврама Янку совсем пустынная, широкая, тихая, словно пересохшее русло реки.

Оприш сворачивает налево в переулочек, что ведет на Главную улицу, там вдали уже мельтешат разноцветные пятна — это туда-сюда прохаживаются гуляющие. Давно он там не был. Оприш невольно убыстряет и убыстряет шаг, хотя куда ему спешить, кто ждет его там, на Главной улице? Никто!..

Вот она совсем рядом. Он видит разнаряженных, празднично одетых людей, они компаниями или парочками, чинно держась под руку, прогуливаются по тротуару. Платья девушек пестрей полевых цветов, лица лучатся белозубыми улыбками.

Будто сотни птиц щебечут в теплом воздухе.

Оприш все быстрей и быстрей идет туда, он чуть ли не порывается бежать, он волнуется, как ученик перед первым в своей жизни экзаменом. Сердце у него колотится, тайный восторг охватывает его, разом окрыляя и обессиливая.

«Тэя! Тэя где-то здесь!» — поражает его как громом мысль, наполняя грудь сладким волнением и ожиданием; он невольно озирается по сторонам: уж не поразил ли этот гром и других? В порыве безудержного ликованья ему, словно школьнику, отпущенному на каникулы, хочется сорвать с себя фуражку, подкинуть ее вверх и закричать на всю улицу: «Тэя здесь! Тэя! Тэя!» — пусть все, все знают об этом!

С разбегу он врезается в волнующееся людское море, наступает кому-то на ногу, толкает кого-то плечом. Какая-то толстуха, остановившись в недоумении, кричит ему вслед: «Извините, пожалуйста!» «В самом деле, нельзя так, словно с цепи сорвался», — думает он и замедляет шаг, идет неторопливой походкой, поглядывает направо и налево, то на одну девушку, то на другую, пытаясь в каждой из них узнать ту, единственную.

Как только он заметит ее издали, он небрежно кивнет, а когда они поравняются друг с другом, скажет с напускным удивлением: «О, кого я вижу, сударыня! Какими судьбами в наши края?» Надо же ему как-то показать свое полное безразличие к ней… Впрочем, зачем притворяться, не нужно ему никаких уловок…

Он человек прямой, не станет он разыгрывать из себя этакого повесу, дураком себя выставлять. Еще, не дай бог, обидит ее такой глупой выходкой. Хотя какие бы слова он ни сказал, его взволнованный голос, восторженный блеск в глазах выдадут его с головой: «Тэя, все эти годы я не забывал о тебе. Я мечтал увидеть тебя. Я ждал и надеялся, надеялся и ждал!..»

Вальяжным шагом прогуливались студенты в щегольских тужурках. Приветствуя друг друга, они высоко поднимали руку, помахивая ослепительно белыми перчатками. Кое у кого перчатка всего одна, да и та одолжена на время, но поднимают они ее с не меньшим форсом.

Оприш не замечает никого. Не замечает даже важно и сановито шествующих, стуча тростью по тротуару, юнцов с волосами до плеч, самый вид которых будто бы говорит: «Поглядите, невежды, вот перед вами великий писатель! Склоните головы!» Не замечает он и хорошеньких девушек, что щебеча беспрестанно всплескивают руками, словно отмахиваются от летящих к ним со всех сторон поцелуев, не замечает и тех, что то и дело направо и налево стреляют хорошенькими глазками.

«Шляпу надо надвинуть пониже, воротник плаща поднять, — размышляет Оприш, — и появиться внезапно, как из-под земли».

— Бонжур, мосье Оприш. До чего же приятно и неожиданно встретить на гулянье столь выдающихся молодых людей!

Здороваются с ним две его сокурсницы, обе они «физички», и одна, курносенькая, с белым личиком, и не думает скрывать, что он ей нравится. Девушкам хочется пошутить, посмеяться, хочется, чтобы он за ними поухаживал.

Оприш на их шутливое приветствие отвечает что-то невразумительное и шагает себе дальше. Девушки, глядя ему вслед, покачивают головами: «Все же он, как все математики, малость не в себе, бедняжка!»

— А с кем это он там любезничает? Гляди, улыбается! — ревниво спрашивает курносенькая.

Улица кончилась, а Тэю Оприш так и не встретил. Почему же он не увидел ее? Как же так? Впрочем, чему удивляться, в такой толчее немудрено прозевать человека! Оприш поворачивает и не торопясь идет обратно.

Конечно, они и теперь могут разминуться, но это даже к лучшему: за это время он немного успокоится, придет в себя. Видно, он здорово переутомился, а от свежего воздуха совсем одурел — голова как в тумане, ноги ватные. С этого дня он непременно будет гулять. А хорошо все же, что Тэя здесь!

Он думал о ней так, словно она была ему невестой, с которой он долго не виделся, а теперь уже до конца жизни не расстанется. А для нее? Может быть, для нее он один из многих — увлечение юности. Это она для него единственная. Детская любовь не погасла в душе, несмотря на шесть долгих лет, затаилась, теплилась, выжидая, и, лишь потянуло свежим ветерком надежды, заплясали высокие языки пламени.

Видится ему, будто идут они рядом, тесно прижавшись друг к другу, медленно бредут тихими вечерними улочками, скупо освещенными фонарями, и разговаривают…

Видение тает. Парк. Веранда. Ослепительные потоки света. Музыка… И они танцуют…

Оприш, студент, не пропустивший ни одной лекции в университете, день и ночь корпящий над учебниками, мечтает. Мечтает и прикидывает, как он будет сбегать с занятий и что наврет преподавателям…

Мимо проходит высокая стройная девушка в зеленом платье, туго облегающем ее фигурку. Оприш и не видит ее хорошенько, но кажется, она посматривает на него краешком глаза.

— Тэя! — догадывается он и, поправляя галстук, шляпу, ни о чем другом уже не думая, торопится догнать ее.

Взбудораженный, как солдат, готовый ринуться под огонь противника.

У девушки тонкий нос с небольшой горбинкой (признак гордости), голубые глаза, высокие дуги бровей.

Какие были глаза у Тэи? Голубые? Нет, он не уверен. Глаза были удивительные, прекрасные, он любил их, эти всегда смеющиеся, веселые глаза. За шесть пробежавших лет, должно быть, и они изменились. Но все же овал лица, глаза и что-то еще неуловимое в облике этой стройной девушки напоминает ему Тэю.

Она? Или нет?

Девушку задержали на углу подружки; при его приближении они умолкли, а она, та, которую он принял за Тэю, смерив его пренебрежительным взглядом, словно жалкую собачонку, спрашивает громко:

— Это что еще за тип, твой знакомый?

Оприш поворачивается и уходит прочь, но ему кажется, будто он проваливается в бездну.