Павел Дан - Избранное

За столиком в глубине зала сидит студент философского факультета Дудуля — долговязый парень, нос крючком, белесые волосы чуть ли не в глаза лезут — и уписывает ужин так, что за ушами трещит.

Воздев вилку, он благосклонно оглядывает накрученные на ней макароны, а запихнув в рот, утирает губы тыльной стороной ладони и продолжает с полным ртом начатое повествование.

— Вчера вечером в «Метрополе», — говорит он так тихо и доверительно, что и на другом конце столовой слышно, — я познакомился с господином полковником королевской гвардии, советником министерства иностранных дел и двумя актеришками… — При этом он называет всем известные имена. — Шампанское лилось рекой. После «Метрополя» закатились мы в один славненький кабачок, потом — в другой и расстались лучшими друзьями, на «ты»… Который теперь час? — вдруг спохватывается он, обрывая сам себя.

— Четверть девятого.

— Ну, это еще ничего. Подождет. Хотя наверняка будет дуться, — рассуждает он вслух и в ответ на недоуменные взгляды снисходительно поясняет: — Приехала жена нашего сельского нотариуса… Помпончик. — Он собирает в щепотку пальцы, словно собирается перекреститься, целует их и добавляет: — Розанчик!

Здесь таких днем с огнем не сыскать. У нотариуса денег куры не клюют, собственный автомобиль, но она за нотариуса по принуждению вышла, родители настояли. Она хотела бежать с Дудулей, тайно обвенчаться, да он не согласился. У него свои «принципы», станет он жертвовать ими в угоду взбалмошной девчонки.

Вот теперь она в Клуж и прикатила, только для того, чтобы с ним повидаться.

Ему-то на это наплевать. Мало ли кому взбредет в голову из-за него приезжать на край света, пусть себе подождет, ему, может, собственные подметки дороже, еще на свидание ходить.

— А вдруг она, ожидаючи, с кем-нибудь утешилась, — поддел Дудулю паренек за столом.

— Нет. Она не из таких, — отозвался он, но, увидев, что паренек, уткнувшись в тарелку, хохочет, рассвирепел: — Ты меня с собой не равняй! Я не тебе чета… За каждой юбкой не ухлестываю!..

В зале все шумней. Вилки, добравшись до дна тарелки, забили тревогу и заглушили их перепалку.

Рядом с Дудулей сидит и лениво жует Оприш, студент-математик. По сравнению с долговязым Дудулей он кажется невысоким, хотя роста он выше среднего, лицо у него красное, прыщавое, за выпуклыми очками черными угольками поблескивают маленькие глазки. Волей-неволей он прислушивается к разглагольствованиям соседа-философа, и губы его кривит издевательская усмешка.

Студенты за их столиком тем временем покончили с ужином, положили на тарелки свой «рабочий инструмент» и, завершив ритуал традиционным «спасибо», поднялись и разошлись. Только Оприш и Дудуля остаются сидеть за столом.

— Ну как дела, Оприш? — поворачивается Дудуля к приятелю. — Все зубрежкой занимаешься? Погулял бы, что ли? Чем мозги-то сушить!

— А ты о своих чересчур заботишься: целыми днями собак гоняешь!

Дудуля не отвечает.

— Кстати, — вдруг спохватился он, — знаешь, кого я видел? Тэю!

— Тэю?!

— Ну, ясное дело… кого же еще? Она прикатила вместе с женой нотариуса. Небось уже шлендают по Главной улице. Ну, привет! Удачи тебе!..

Оприш как громом пораженный остается сидеть за столом один и рассеянно катает в пальцах хлебный мякиш. По лицу его блуждает какая-то странная, застенчивая улыбка.

Тэя!.. Неужто она здесь? Прямо не верится… Сколько времени прошло с тех пор, как они не виделись, целая вечность… Два года лицея, четыре университета… Почти шесть лет… А кажется, будто все было вчера. Как неуловимо время!..

…Вспомнилось ему, как они познакомились. Было это на школьном вечере. Ставили они сказку про Фэт-Фрумоса, и Тэя в ней играла Иляну Косынзяну. На другой день он послал ей записку. Втрескался!..

Тэя тут же ответила и назначила ему свиданье, и не где-нибудь, а на кладбище. Он две ночи не спал от волнения.

А тут еще товарищ привязался со своими советами, совсем голову задурил: на свидание, мол, ходят только в крахмальных воротничках. Он и послушался. Провозился с проклятым воротничком, лучший галстук порвал, воротничок измял…

На кладбище летел как сумасшедший, а когда примчался, колени у него подгибались, язык не слушался.

Тэя оскорбилась, что ее заставили ждать, сказала: «Вот уж не подумала бы, что старшеклассники такие пунктуальные кавалеры», — повернулась и ушла.

Горделивая, как королева. Может, оно и к лучшему, что ушла, а то от волнения он слова не мог сказать, сочла бы его недотепой.

Потом все уладилось, они помирились. Но вскоре она уехала из Турды, перевелась в другую школу. А адреса ему не оставила. Он чуть не спятил от горя, чуть выпускные экзамены не завалил.

Потом поступил он в университет, увлекся математикой. Лекции, факультативные работы, нелегкая, полуголодная студенческая жизнь… Все остальное отошло на второй план, казалось далеким, забытым…

Официант стал вытирать стол, и Опришу пришлось подняться.

«Пойду позанимаюсь, — решил он, стараясь отвлечься от нахлынувших воспоминаний. — Размечтался! Поэт нашелся! Все! Баста! Поезд ушел. Что было, прошло, быльем поросло. Теперь, у меня другая жизнь, блистательная будущность, через год займу место ассистента в университете…»

Он взял в гардеробе плащ, накинул на плечи. Тэя!.. Тэя!.. По сердцу словно провели каленым железом. Не было уже ни покоя, ни благополучия…

В дверях давка. Студенты стаскивают на ходу плащи, швыряют пареньку-гардеробщику, взбегают по лестнице, со всех ног мчатся в столовую.

Встречный поток движется не спеша. Студенты громко переговариваются, задерживаются около зеркала, чтобы поправить галстук, пригладить волосы, прежде чем выйти на улицу. То тут, то там слышатся обрывки разговоров:

— Пойдем прошвырнемся по Главной?

— И я с вами, погодите, только шляпу надену.

— Эй, Раду, займи мне место в столовке!

— И мне!

— И мне, — вторит словно эхо молодой человек, едва-едва успевший просунуть в дверь голову.

Со всех сторон сыплются высокопарные и шутливые возгласы:

— Привет искусствам!

— Слава науке!

— Нижайшее с кисточкой рыцарю пиковой дамы!

Оприш с трудом пробирается сквозь шумную толпу, ловко увертываясь от многочисленных приятелей, которые со свойственной юности «деликатностью» волочат его за собой.

Опираясь на перила, он поднимается вверх и впервые в жизни замечает, какая у них пыльная и замусоренная лестница…

Он стоит и явственно слышит, как гулко отдаются его шаги, когда он идет по темному пустынному коридору. Видит перед собой сводчатую, похожую на пещеру комнату, заставленную кроватями, где возле каждой словно удавки висят ремни для правки бритв. Он видит стоящий посреди комнаты стол, заваленный книгами, тетрадями, ручками, чернильницами. Все это кажется ему до тошноты уродливым. Уродливым и отвратительным. Окажись он и на самом деле сейчас у себя в комнате, он вряд ли мог бы приняться за любимые книжки, скорей удавился бы на одном из ремней.