Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Генерал замолчал и стал закуривать трубку, которую он дома никогда не выпускал из рук. Генерал оставил меня у себя к обеду. За столом он был весел и разговорчив, расспрашивал меня о Финляндской войне, сказав, что и он воевал в Финляндии при императрице Екатерине; рассказал нам несколько анекдотов о Суворове, под начальством которого он служил в Польше и был на штурме Праги. После обеда он пошел отдыхать, сказав мне, что дом его должен быть для меня то же, что дом друга его, моего деда.

Благодарю моего Создателя, что он хотя и не освободил меня от многих слабостей, свойственных природе человеческой, но не дал мне двух несноснейших пороков: чванства и фанфаронства , которыми я гнушаюсь. Жалко и больно смотреть на человека, когда он все, что для него ни делают другие, приписывает своим достоинствам и принимает как должную дань! Скажу раз навсегда, что, пока я не вступил на тернистое литературное поприще, я был чрезвычайно счастлив в людях и без всякой с моей стороны заслуги, не будучи в состоянии отплатить добром за добро, находил в людях и любовь, и дружбу, и утешение, и сострадание, и помощь. Безбожно лгут те, которые изображают род человеческий в дурном виде, на каждом шагу находят злодеев и обманщиков и водворяют в простодушных людях недоверчивость и холодность к своим собратиям. Утверждают ученые и философы, что старость, влекущая за собою опытность, должна непременно породить в человеке эгоизм. Испытал я много, и весьма много, в жизни, но благодаря Бога не дожил до эгоизма, страшась его более, чем чумы! Есть злые и коварные люди – в этом нет сомнения, но они составляют меньшее число (la minorité [1825]). Зла, кажется, больше, нежели добра, оттого что зло, как громовой удар, сильно раздается и имеет продолжительное эхо, а коварство действует как яд, когда, напротив, добро во всех видах своих не обращает на себя внимания, как благодетельные лучи солнца, как прохладный ветерок. Зло сильнее, это правда! Десять человек злых могут погубить десять тысяч людей добродушных, и один коварный клеветник отравит счастие многих семейств. Но из этого не следует, чтоб злых людей было больше, нежели добрых. Немыслящих более, нежели мыслящих, и бесхарактерных более, нежели людей с характером, – в этом я совершенно согласен. Оттого-то и все беды на свете!

Жизнь моя протекала тихо между литературными занятиями и несколькими приятными знакомствами. Доброго И. И. фон Клугена я посещал почти ежедневно и полюбил его искренно. Вечера проводил я часто у Кабри, потому что беседа с его миловидною, веселою и остроумною женою мне чрезвычайно нравилась. Даже невежество ее забавляло меня! Кабри привязался ко мне и вопреки своему нраву не оказывал никакой ревности.

Однажды ночью в апреле месяце, когда уже лед начинало ломать в заливе, едва только я заснул, стук у дверей моей комнаты разбудил меня. В моей трактирной квартире не было передней. Мой крепостной мальчик спал в хозяйской людской.

– Кто там?

– Au nom de Dieu ouvrez, ouvrez vite! (т. е.: «Ради бога отоприте, отоприте скорее»).

Я узнал голос госпожи Кабри. Можно себе представить мое удивление. Накинув на себя халат, я зажег свечи и поспешил отпереть дверь. Госпожа Кабри опрометью вбежала в комнату и сказала торопливо:

– Fermez vite, fermez bien! (т. е.: «Заприте скорее, заприте покрепче») – и, бросившись на стул, воскликнула: – Oh, mon Dieu, mon Dieu! (Боже мой, Боже мой!), – и залилась слезами.

Я стоял перед нею в ожидании развязки.

– Он едва не убил меня! – сказала госпожа Кабри.

– Кто такой?

– Кто же другой может покуситься на это, как не дикий Кабри!

– По какому случаю?

– Из ревности!

– Не думаю, чтоб вы подали к тому случай…

– Разве я могу отвечать за поступки мужчин? Вы знаете, что уже несколько месяцев NN (это был молодой и красивый офицерик первого морского полка) волочится за мной (me fait la cour) противу моей воли и желания; я вам жаловалась на это и просила вас прекратить это волокитство всеми зависящими от вас средствами. Сегодня, когда я была на вечере у капитанши Тесницкой, этот проклятый NN принес в наш дом письмо, разумеется любовное объяснение, и отдал его нашей глупой кухарке для отдачи мне, а она отдала письмо Кабри. Не знаю, кто прочел письмо, но он с отчаянья напился пьян и, когда я возвратилась домой, бросился на меня как бешеный, держа в одной руке топор, а в другой письмо. По счастью, я не потеряла присутствия духа, вырвала у него письмо и толкнула его изо всех сил; он упал, а я заперла дверь на ключ, снаружи, выбежала из дому… и окольною дорогою пришла к вам!..

– Чрезвычайно неприятное происшествие и весьма затруднительное положение, – сказал я, стараясь принять хладнокровный вид.

– Вы должны спасти и покровительствовать меня, – сказала настоятельно госпожа Кабри, – потому что вы друг мой и что мне не к кому прибегнуть, кроме вас. Un lâche seulement peut abandonner une femme dans la détresse, quand elle se confie a lui! (т. е.: «Только подлец может оставить беспомощную женщину, прибегающую к нему с доверенностью в постигшем ее бедствии»).

– Подобно вам, я презираю подлецов и трусов, – сказал я, – но здесь дело не в подлости и не в трусости, а в том, каким образом я могу вмешаться в домашнее дело между мужем и женою и как могу защищать вас! Сабли и пистолетов здесь недостаточно! Тут вмешаются законы и, что еще страшнее, общее мнение…

Госпожа Кабри не дала мне кончить.

– Что бы тут ни вмешалось, все равно вы должны быть моим защитником, потому что я избрала вас! Если угодно, можете убить меня, но я не выйду отсюда…

Удивительные создания – француженки! Страсти у них скользят по душе, как облака по небу. Трагическая сцена нечувствительно превратилась в комическую, и госпожа Кабри, следуя веселому своему характеру, представила мне в самом смешном виде то самое, что испугало ее до смерти. Однако ж, страх лежал на дне ее сердца, и госпожа Кабри ни за что не хотела воротиться домой. Мы провели время в совещаниях и разговорах до пяти часов утра, и наконец надлежало на что-нибудь решиться.

– Il faut pourtant sauver les apparences [1826], – сказал я. – Пойду и упрошу мою добрую хозяйку, чтоб она приняла вас к себе.

– Это было бы превосходно! – отвечала госпожа Кабри.

Я разбудил хозяина, старшего Делапорту [1827], и упросил его убедить жену свою принять к себе госпожу Кабри, рассказав все дело. Добрая моя хозяйка согласилась, и мы расстались с очаровательною француженкою. Я бросился в постель и заснул богатырским сном.