Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Так поступал всю жизнь свою истинный вельможа граф П. А. Строганов, и память его останется навсегда священною и незабвенною.

Русские дрались на всех пунктах с величайшею храбростью, но последствия не соответствовали ожиданиям Беннигсена. Корпус Нея не был отрезан и успел перейти за реку Пассаргу, а корпуса Сульта и Бернадота удержали генерала Дохтурова при Ломитене и пруссаков при мосте Шпанден, от переправы чрез Пассаргу. Только донские казаки и знаменитый впоследствии Кульнев (бывший тогда подполковником Гродненского гусарского полка) успели побывать за рекою. Атаманского полка майор Балабин 2‐й переплыл через реку с 200 казаков, в двух милях в тыле французов, напал на шедший к армии транспорт с боевыми снарядами, избил прикрытие, взял двух человек в плен для засвидетельствования о своем подвиге и взорвал на воздух сорок фур с порохом и гранатами посредством пороховой тропинки, проведенной на такое расстояние, чтоб лопающиеся гранаты не могли вредить его команде. Это произвело ужасную тревогу в французском войске. Бόльшая часть кавалерии поскакала опрометью на этот треск и, прибыв на место, нашла только обломки фур и тела убитых. Подполковник Иловайский 9‐й и майор Иловайский 4‐й [1097]также наделали много хлопот неприятелю, переправясь через реку и перебив несколько отдельных команд в тыле французской армии, а Кульнев, также переплыв чрез реку с двумя эскадронами гусар, прогнал несколько эскадронов французской конницы, взял французский обоз, привел его на берег и сжег в виду нашего авангарда [1098]. Но все эти блистательные подвиги не принесли нам существенной пользы.

Знаменитый военный писатель барон Жомини говорит [1099], что Наполеон нарочно выдвинул вперед корпус маршала Нея, чтоб выманить Беннигсена из укрепленной позиции под Гейльсбергом, и что если б Беннигсен не атаковал французов, то чрез два дня Наполеон начал бы наступательные действия. Хотя Ней и был предуведомлен, по словам Жомини, что будет атакован, но подавшись вперед далее, нежели ему было приказано, Ней все же мог быть разбит и отрезан от Пассарги, если б русские войска быстрее произвели движение и не употребили слишком много времени для обхода одного озера, а бросились прямо из Вольфсдорфа [1100]в тыл Нею, на дорогу, ведущую из Гутштадта к Деппену, селу на том берегу Пассарги. Наполеон воспользовался остановкою нашею на берегу реки, 25 мая, собрал всю свою армию и, присоединившись к Нею, с корпусом маршала Ланна, с гвардиею и резервною кавалерией, выслал немедленно, усиленным маршем, маршала Мортье к Морунгену, а маршалу Сульту приказал двинуться к Липштадту [1101]и силою перейти через Пассаргу. Мая 26‐го Наполеон соединился с Сультом в Альткирхе. Этим искусным движением Наполеон, маневрируя на нашем крайнем правом фланге, почти в тыле, угрожал отрезать всю армию русскую от Гейльсберга и даже занять Кенигсберг прежде, чем Беннигсен успеет зайти ему вперед, и тем принудил Беннигсена прекратить бой на Пассарге и возвратиться поспешно к Гейльсбергу.

И вот мы, после блистательных сражений, в которых везде одерживали поверхность над храбрым неприятелем, – смело можно сказать, после побед, – в полной ретираде! Нет ничего несноснее, мучительнее, как ретирада, хотя бы самая блистательная! И люди и лошади утомлены и обессилены. Только что собираются варить кашу, кормить лошадей – раздается команда: мундштучь, садись! Но голод – еще половина беды, а целая беда – сон! Все можно вытерпеть, но сна нет сил преодолеть! Кавалеристам еще кое-как сносно дремать на лошади, хотя от этого саднится [1102]лошадь: но что делать бедному пехотинцу! Однако ж и пехотинец спит на походе, закинув ружье за плечи или положив на ранец переднего товарища. Я видел это собственными глазами, хотя и до сих пор не понимаю, как можно спать на походе, с ружьем в руках. Лишь только остановятся – всё бросается на землю, чтоб уснуть, хоть на несколько минут. Кавалеристы лежат под ногами усталых лошадей, и никто не думает, что одно движение лошади может нанести ему вред или вечное безобразие, как это иногда и случается. Все это мы испытали в быстрой ретираде от Пассарги до Гейльсберга. Арьергард дрался беспрерывно. Французы сильно напирали.

Есть старинная русская песня, начинающаяся словами:

Мы шли целую ночь, и поутру, когда пригрело солнце, сон овладел мною в высшей степени, и я задремал на лошади. Не знаю, долго ли я спал, но проснувшись внезапно, едва не свалился от испуга… Кругом вода… Не видно ни души… Лошадь моя забрела в озеро по грудь, с версту от берега, и, напившись вволю, остановилась, а между тем полк, шедший в арьергарде, прошел мимо и скрылся в лесу. От быстрого движения шапка моя упала в воду, и, по счастью, течением прибило ее к берегу. Пришед в себя, я поворотил лошадь, достал шапку и пустился в галоп догонять полк, который прошел уже версты с две. Никто даже не заметил моего отсутствия…

Наконец мы пришли в Гейльсберг. Полк наш расположился на биваках, в тыле, за городом. 29 мая около 10 часов утра началось сражение, сперва в авангарде, при селении Бевернике, а потом и на всей нашей линии. Французы шли смело, стараясь овладеть нашими батареями, и встречали везде отчаянный отпор. В три часа пополудни уже все войска и часть нашего резерва были в деле. Земля стонала от грома пушек, и ружейные выстрелы сливались в один протяжный гул. Погода была тихая и ясная, из порохового дыма и пыли образовалось стоячее облако на поле сражения, так что трудно было видеть в нескольких шагах. Упорство с обеих сторон было удивительное. Обе линии то подавались вперед, то отступали, и батареи переходили из рук в руки. Ядра и гранаты прыгали по всему полю и попадали не только в город, но и за город, по мере приближения неприятеля. В дыму только по крикам «ура» можно было судить о движении войск. Русские несколько раз штыками отбивали сильный напор французов. Кавалерия наша беспрерывно должна была драться с французскою пехотою. Поле покрыто было убитыми; от раненых не было прохода на улицах в Гейльсберге. Почти все домы были заняты под госпитали.

Полк наш стоял на предместье, в тыле сражения, в готовности вступить в бой. Около трех часов пополудни приехал к нам шеф наш, его высочество цесаревич, и за ним следовали две подводы с хлебным вином и сухарями. Он велел полку спешиться и раздать солдатам по чарке вина. Лишь только мы слезли с коней, откуда ни возьмись пушечное ядро – свистнуло и ударило в лопатку флангового улана второй шеренги нашего эскадрона, Котенки (я не забыл имени), в ту самую минуту, когда я протянул к нему руку, чтоб отдать поводья моей лошади. У фланговых уланов были штуцера [1103]на перевязи… Ядро раздробило штуцер и лопатку бедного Котенки и отбросило его на несколько шагов, а меня, забрызганного кровью, повалило силою воздуха. Это было первое близкое знакомство мое с ядрами… Котенку подняли и понесли в город, но он умер на руках несших его.