Теодор Драйзер - Американская трагедия [Трилогия, другая редакция перевода]

Она предполагала быть дома к восьми, и Клайд решил, что во всяком случае сможет ее навестить. Он снова вынул часы.

– А теперь мне все-таки пора, – сказал он и направился к двери.

Обеспокоенная, охваченная тревогой за будущее, Роберта подошла к нему, взяла его за отвороты пальто и, глядя ему в глаза, умоляюще, настойчиво сказала:

– Это верно, Клайд, ты придешь, как уговорились, на этот раз ты не отправишься еще куда-нибудь?

– Не беспокойся, – ответил он. – Ведь ты меня знаешь. А вчера я ничего не мог поделать, дорогая. Но во вторник я приду наверняка.

Он поцеловал ее и поспешил уйти, чувствуя, что, быть может, вел себя не совсем разумно, но не представляя себе, как же действовать иначе. Когда мужчина хочет порвать с девушкой, как он теперь, думал Клайд, следует быть тактичным и даже отчасти дипломатом. Он оказался не слишком искусен: вероятно, есть какой-нибудь лучший способ… Но его мысли уже уносились к Сондре. Они вместе будут встречать Новый год в Скенэктеди, и тогда он сможет выяснить, так ли она заинтересована им, как казалось вчера.

Когда Клайд вышел, Роберта подошла к окну и устало и печально посмотрела ему вслед, думая о том, что ее ждет. Что, если он ее разлюбит? Она все ему отдала. От него, от его отношения к ней зависит ее будущее. Неужели она уже надоела ему и он больше не хочет ее видеть? Ужасно, если так! Что тогда делать? Зачем она отдалась ему, зачем так быстро и легко уступила его настояниям?

Она взглянула на голые, осыпанные снегом ветви деревьев и вздохнула… Праздники! Ехать домой в таком настроении… притом Клайд занимает такое положение в здешнем обществе… Там столько блеска, столько развлечений, а что она может ему предложить?

Она печально покачала головой, взглянула на себя в зеркало, потом уложила свои вещи и подарки, которые везла родным, и вышла из дому.

После Ликурга, после общества Клайда, Бильц и его окрестности и фермы, похожие на грибы, произвели на Роберту гнетущее впечатление: все здесь слишком явственно говорило о нужде и лишениях, и потому бледнели чувства, естественные для человека, который вновь видит родные места.

Сойдя с поезда подле сумрачной ветхой постройки, именуемой вокзалом, Роберта увидела отца; он был в том же старом зимнем пальто, что служило ему уже десятки лет, и ожидал ее со старой, но еще крепкой бричкой, в которую была запряжена лошадь, такая же костлявая и изнуренная, как он сам. Отец всегда казался Роберте усталым и несчастным. Лицо его просветлело, когда он увидел свою любимицу Роберту, и он весело заговорил с ней; она забралась в бричку, села рядом с ним, и они пустились в путь; дорога, ведущая к ферме, была ухабистая, извилистая, грязная, хотя в это время превосходные автомобильные шоссе везде уже стали обычным явлением.

По пути Роберта мысленно отмечала каждый поворот, каждое дерево, каждую знакомую примету. Но мысли ее были печальны. Все кругом наводило уныние. Отец был хронически болен и не способен вести хозяйство, а младший брат Том и мать не умели и не могли помочь по-настоящему, поэтому ферма, как и прежде, была для семьи тяжким бременем; много лет назад ее заложили за две тысячи долларов, и этот долг никак не удавалось выплатить. Труба с северной стороны по-прежнему нуждалась в починке, ступеньки еще больше осели, стены, заборы и надворные постройки под стать остальному, хотя теперь все это и казалось несколько живописнее под снежным покровом зимы. Даже мебель все та же – старый хлам с бору да с сосенки.

Здесь ее ждали мать, младшая сестра и брат; они ничего не знали об ее истинных отношениях с Клайдом (его имя для них – пустой звук) и полагали, что она от души рада вернуться домой и вновь увидеться с ними. А она думала обо всем, что с нею произошло, о странном и неопределенном поведении Клайда, – и на душе у нее с каждой минутой становилось тяжелее.

В сущности, несмотря на свои видимые успехи за последнее время, она опозорила себя и восстановить свою честь могла бы, только выйдя замуж за Клайда; без этого родители никогда не поймут и не одобрят ее поведение. Вместо того чтобы помочь родным, постепенно и скромно достигнув лучшего положения, она, пожалуй, еще повредит им, опорочит доброе имя семьи… Мысли эти давили и жгли Роберту, и она совсем приуныла.

Еще тягостнее и мучительней было думать, что иллюзии, связанные с Клайдом, не позволяют ей быть откровенной ни с кем, даже с матерью. Как бы мать не сочла, что она в своих мечтах занеслась слишком высоко. Кроме того, мать может задать такие вопросы о ее отношениях с Клайдом, на которые нелегко будет ответить. Нет, если она не найдет человека, которому можно всецело довериться, все ее тревоги и сомнения должны остаться тайной.

Поговорив несколько минут с Томом и Эмилией, она прошла в кухню, где мать была занята предпраздничными хлопотами. Роберта хотела подготовить почву, сказать несколько слов о ферме и о своей жизни в Ликурге, но когда она вошла, мать, взглянув на нее, заговорила первая:

– Ну как, Бобби, довольна, что вернулась?.. Наверно, теперь в нашей глуши все кажется жалким по сравнению с Ликургом, – с грустью прибавила она.

Она окинула дочь восхищенным взглядом – и по этому взгляду и по тону матери Роберта поняла, что мать считает ее положение в городе очень завидным. Роберта быстро подошла к ней и горячо ее обняла.

– Ах, мамочка! – воскликнула она. – Лучшее место в мире – там, где ты! Ты же знаешь!

Вместо ответа мать только посмотрела на нее добрыми, ласковыми глазами и погладила по плечу.

– Ну, Бобби, – сказала она мягко, – ты ведь знаешь, как я тебя люблю.

Что-то в голосе матери напомнило Роберте долгие годы, когда они нежно любили и прекрасно понимали друг друга – понимали не только потому, что горячо желали счастья друг другу, но и потому, что всегда до сих пор чистосердечно делились всеми своими чувствами и настроениями. Это воспоминание растрогало Роберту чуть не до слез. В горле застрял ком, и глаза увлажнились, как ни старалась она скрыть волнение. Как было бы хорошо все рассказать матери! Но, поддавшись своей любви к Клайду, опозорив себя, она сама воздвигла между собой и матерью преграду, которую – теперь она видела это – нелегко разрушить. Здесь, в глуши, нравы слишком строгие, даже ее мать не составляет исключения.

Она колебалась несколько мгновений: ей хотелось быстро и ясно описать матери всю тяжесть своего положения и встретить если не помощь, то сочувствие. Но она сказала только:

– Как бы мне хотелось, чтобы ты все время была со мной в Ликурге, мама! Может быть…

Роберта спохватилась, чувствуя, что заговорила без должной осторожности. Она едва не сказала, что, если бы мать была с нею в Ликурге, она сумела бы, пожалуй, устоять против настойчивых требований Клайда.