Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Царице ангелов, царице патриархов, царице пророков, всех святых, возносили они молитву, царице заступнице перед наисвятейшим престолом, а потом отец Конрой передал кадильницу Кенону О'Хенлону, и тот всыпал ладана, и окурил Святое Писание, и Кисси Кэфри поймала обоих близнецов, а её так и подмывало вкатить им по хорошей звонкой затрещине, но удержалась, потому что думала, а вдруг он смотрит, но большей ошибки с ней не случалось за всю её жизнь, потому что Герти, даже и не глядя, знала, что он не сводит глаз с неё, а потом Кенон О'Хенлон передал кадильницу обратно отцу Конрою и опустился на колени, подняв взор к Святому Писанию, а хор запел Tangum еrgo , и она просто покачивала ногой туда-сюда, в такт с музыкой, всё нароставшей и нисходящей к Tantumer gosa cramen tum . Три и одиннадцать заплатила она за эти чулки у Спероу на Джордж-Стрит во вторник, нет, в понедельник, перед Пасхой и на них всё ещё нет ни единой затяжки, вот на что он смотрел, прозрачные, а не на её завалящие, у которых ни вида ни формы (но какая наглая!), потому что у него глаза на месте, чтоб самому увидеть разницу.

Кисси приближалась вдоль пляжа с двумя близнецами и их мячом, а шляпа вся наперекосяк после её пробежки, и видик как у самой настоящей шалоброды, тащит двух малышей, в задрипаной блузке, которую купила на позапрошлой неделе, но сзади уже как тряпка, а край нижней юбки выбился и висит сбоку, ну, чисто тебе карикатура. Герти всего лишь на минутку сняла шляпку, поправить волосы, и более милой, более грациозной головки каштановых прядей вы не видывали на плечах ни единой девушки, очаровательное зрелище, просто чудо как хороша. И в ответ, она почти различила мгновенную вспышку восхищения в его глазах, что наполнила каждый её нерв вибрацией ликованья. Она вновь одела шляпку так, чтобы посматривать из-под полей и чуть ускорила покачиванье своей застёгнутой туфелькой, и у неё даже дыхание перехватило, когда увидела выражение его глаз. Таким взором змей уставляется в свою добычу. Женский инстинкт подсказал ей, что она разбудила в нём дьявола, и при этой мысли жгучий румянец разлилась от горла до лба, пока нежный цвет её лица не обернулся пригожей розочкой.

Эди Бодмен тоже это приметила, потому что с полуулыбкой покосилась на Герти через свои очки, как старая дева, притворяясь будто нянчит младенца. Эта Эди просто назойливая мошка, всегда была такой и такой останется, с ней никто не может ладить, вечно сунет свой нос не в своё дело. Вот и теперь пристала к Герти:

– Плачу пенни, если признаешься о чём ты думаешь.

– Что?– ответила Герти с улыбкой чудесных по белизне зубов.– Я просто подумала, не пора ли.

Потому что ей так хотелось, чтоб они, ради всего святого, убрали этих сопленосых близнецов и своего младенца по домам, пусть там и вредничают, вот отчего она слегка намекнула, что уже поздно. А когда подошла Кисси, Эди спросила у неё время и мисс Кисси, скорая на ответ, сказала что уже половина поцелуйного, пора целоваться опять. Но Эди хотела знать точно, потому что ей сказали быть пораньше.

– Погоди,– сказала Кисси,– я спрошу у того моего дяди Питера сколько на его шарабанных.

И она пошла, а ей видно было как он, заметив, что та подходит, вынул руку из кармана, чуть нервничая, и начал поигрывать цепочкой часов, поглядывая на церковь. Тут Герти убедилась какое громадное, при всей страстности его натуры, у него самообладание. Минуту назад он восхищенно упивался её прелестью, пленившей его взор, а через миг это спокойный серьезнолицый джентельмен, и в каждой линии его представительной фигуры полный самоконтроль.

Кисси извинилась, не мог бы он сказать ей точное время, и Герти видно было, как он достал свои часы и вслушался, а потом, откашлянув, сказал, что очень сожалеет, но часы у него остановились, но, похоже, восемь уже есть, потому что солнце зашло. В голосе его чувствовалось хорошее воспитание, и хоть говорил он неторопливо, в звучных тонах чувствовалось какое-то подрагивание.

Кисси сказала своё "спасибо" и вернулась, с высунутым языком, обратно – сообщить, что у её дяди брызгалка не фурычит. Затем запели второй стих из Tangum еrgo и Кенон О'Хенлон опять поднялся и окурил Святое Писание, и опустился на колени, и сказал отцу Конрою, что одна из свечей сейчас подожжёт цветы, и отец Конрой встал и оправил всё как надо, и ей видно было, как джентельмен заводит свои часы и прислушивается к ходу, а она, тем временем, всё покачивала ногой туда-сюда. Уже темнело, но ещё было видно, и он не сводил с неё глаз всё время, покуда заводил часы, или что уж там он им делал, и снова засунул руки в карманы.

На неё вдруг накатило то самое ощущение и по тому как занемели корни волос, а корсет показался невыносимо тугим, она догадалась, что, наверное, подходят дела, потому что и в прошлый раз тоже началось, когда она отстригла прядку волос на новолуние. Его тёмные глаза опять уставились на неё, упиваясь каждой её чертой, буквально боготворя её образ. Если когда-либо страстный мужской взгляд вспыхивал неистовым восхищением, то именно оно явственно проступало в лице этого мужчины в этот миг. Это восхищение вами, Гертруда МакДовел, и вам это известно.

Эди засобиралась уходить, да-да ей уже пора, и Герти отметила, что её тонкий намек сработал как надо, потому что столько ещё надо пройти вдоль пляжа до того места, где можно вытолкать колясочку наверх, а Кисси сняла с близнецов их шапочки и принялась приглаживать им волосы, чтоб обратить на себя внимание, а Кенон О'Хенлон встал с колен в заломившейся на плечах епитрахили и отец Конрой подал ему карточку, чтоб с неё читал, и он прочёл Panem de coelo praestitisti eis , а Эди и Кисси всё время приставали к ней, что разве ей не пора, но Герти умела отплатить им их же монетой, что она и сделала, когда с холодной вежливостью ответила на вопрос Эди – уж не разбилось ли её сердце, что её забыл её любимый ухажёр, от которого Герти уязвленно встрепенулась. Холодный взблеск мелькнул в её глазах, выплеснув бездну презрения. А всё же задело, о да, больно и глубоко, потому что эта Эди умела исподтишка сказать-царапнуть, как та чёртова кошка, какой она, впрочем, и была. Губы Герти чуть приоткрылись дать отпор, но ей пришлось сдерживать всхлип, что подкатил к её горлу, такому тонкому, такой безупречно изысканной формы, о какой только мог бы мечтать художник. Её любовь к нему сильней, чем он думает. Бессердечный обманщик, непостоянный, как весь мужской пол, где уж ему понять чем он был для неё, и на какой-то миг её синие глаза застлало жгучей пеленою слёз. Их взгляды без капли жалости прикипели к ней, но бравым усилием она мило просияла в ответ, бросив указующий взгляд на новейшее из своих завоеваний – вот вам, чтоб понимали!

– О,– отвечала Герти с быстрым, как молния, смешком, гордо вскидывая головку,– я могу бросить мою шляпку кому пожелаю, потому что этот год високосный.