Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Вобщем, хороший прошёл ливень и освежил всё, да и для урожая как раз что надо, правда, знающие люди говорят – после ветра и воды должон огонь нагрянуть, по предсказательствам альманаха Малачи (я слыхал, будто м-р Рассел раскопал пророческиие заклинанья такой же сути и для своей фермерской газетты), чтоб куда ни кинь выходило б по три, но это уж сплошь призрачность без дна резона – для стариканов и детворы, однако ж, иногда они угадывают в точку своими странностями – пойди пойми как.

Такие разговоры затеял Лениен в конце стола и для показа как оно пропечатано в той газетте принялся обшаривать себя (всё божился что вот-вот достанет, где-то она тут при нём), но просьбу Стефена отставить поиски и подсесть поближе исполнил вмиг. Он был в некотором роде джентельменом спорта, как говорится рубаха-парень, или свой в доску, и что касалось женщин, конской стати или недавнего скандала, знал назубок. Правду сказать, финансы он имел худые и, по большей части, околачивался в кофейнях и низкопробных тавернах, знаясь с вербовщиками, конюхами, букмекерами, праздношатающимися, жокеями, подмастерьями, потаскухами, банными дамами и прочей швалью той же масти, или с подвернувшимся констеблем, или с кем-нибудь из ипподромного закулисья, часто заполночь, до рассвета, которые, прихлёбывая из кружек, калякали с ним про сё и то. Питался он у торговцев горячим, и стоило ему заправиться всякой всячиной, или тарелкой потрохов, то, с одним единственным шестипенсовиком в кармане, мог запросто и где угодно пробиться своим языком: уж если что сказанёт, так сказанёт—хоть проститутке, хоть кому—так, что любой мамки сын лопнет со смеху. Другой же – Костелло, усёкши, стало быть, тот разговор, стал допытываться: стихи там, или рассказ какой?

– Ни то, ни сё,– говорит он,– Френк (так того звали), там насчёт коров из Керри, что всех их на убой из-за заразы. Как по мне, то хрен с ними со всеми,– продолжил он с подмигом,– и со всей ихней бычачьей говядиной, язва их побери. Рыбки в этой банке куда лучше,– и он запанибратски предложил подналечь на маринованные шпроты, что тут же и стояли, дразня его глаз, вот он и подвёл к цели, только ради которой и изощрялась вся эта его дипломатия.

– Mort aux vaches ,– говорит тогда Френк по-французски, который служил у оптового торговца спиртным, имевшего винный погреб в Бордо, и он тоже калякал, как джентельмен, по-французски. Ещё дитятей был этот Френк самым, что ни на есть, никчемушником, которого его отец, местечковый голова, насилу смог продержать в школе, чтоб выучился грамоте да начал разбираться в глобусах, потом пристроил было его в университет – изучать механику, но тот закусил удила, как невыезженный жеребчик, и больше знался с правосудием да околоточным, чем со своими учебниками. Какое-то время подвизался он актёром, потом был маркитантом, не то надувалой на скачках, потом его нипочем не отвадить было от медвежьей грызни и петушиных боёв, спустя немного времени он то качался на окиан-море, то топтал дороги с племенем ромэнов, воруя наследника усадьбы, при пособничестве лунного света, или утаскивая девичье бельё, или сворачивая головы цыплятам, что сдуру выскочили за изгородь. Он пропадал столько раз, сколько у кошки жизней, и являлся опять—с пустыми карманами—к своему отцу, местечковому голове, который проливает по кружке слёз всякий раз, как его увидит.

– Да?– молвил м-р Леопольд скрестив руки, которому и впрямь хотелось разузнать,– так-таки всех и на убой? Да как же можно, я видел их сегодня утром, как шли на пароходы до Ливерпуля. (А уж он-то разбирался и в этом задумчивом скоте, и в резвой живности—жирных свинках и барашках оскопленных—послужив за несколько лет перед этим деловодом у м-ра Джозефа Каффа, достойного негоцианта, что ведёт бойкую торговлю скотом и полевые аукционы на дворе м-ра Гавина Лова по Прусской-Стрит.)

– Потому только и спрашиваю,– говорит.– Скорее весь сыр-бор из-за отвердения языка.

М-р Стефен, малось взведенно, но вполне пристойно сказал ему, что ничего подобного и что у него имеются депеши от главного императорского хвостокрута, в благодарность за гостеприимство посылается доктор Риндерпест, с репутацией лучшего дойкощупа во всей Московии – с парой мешков снадобий, дабы взять быка за рога.

– Тоже мне,– сказал тут м-р Винсент,– честный обмен. Он окажется на рогах дилеммы, если связывется с быком из Ирландии, зарубите на носу.

– Ирландский и по прозванию, и по натуре,– отозвался Стефен, с бульканьем подбавляя всем эля.

– Ирландский бык в английской посудной лавке. Я уловил тебя,– говорит м-р Диксон. – Это тот самый бык, которого прислал на наш остров фермер Николас, доблестнейший скотовод, с изумрудным кольцом в носу.

– Верно баешь,– говорит м-р Винсент чрез стол,– прямо в точку, и более упитанный и осанистый бык,– говорит он,– никогда ещё не дристал на трелистник. Рога он имел преобильные, шкуру золотистую и сладкое дымчастое дыхание рвалось из его ноздрей так, что женщины нашего острова, покинув тесто и скалки, побрели за ним, вздевая на его быковинность веночки из маргариток.

– Что толку,– подхватил м-р Диксон,– ведь он прошёл через фермера Николаса, который и сам был евнух и его кастрировал, как положено, с коллегией докторов, что и сами-то были не лучше. "Ступай же,– понапутствовал он,– и делай как тебе наказывает мой родной кузен лорд Гарри, и на том тебе моё фермерское благословение,"– и при этом он шлёпнул его по заду, весьма звучно.

– Но шлепок и благословение пошли ему на пользу,– говорит м-р Винсент,– ибо, для компенсации, он научил его фокусу, что стоит двух иных, потому-то всякая девица, иль жена, иль аббатиса, иль вдова, и поныне твердят в один голос, что они предпочтут в любое время месяца шептаться с ним на ушко в потёмках коровника, или дать, чтоб облизал ей шейку своим длинным святым языком, чем лечь с наилучшим удальцом-молодцом на все четыре края Ирландии.

– И они облекли его,– перебил его другой,– в изысканные одеянья из юбки с капюшоном и поясом, а на запястьях жабо, и подстригли чубчик, и всего его натерли спермацетным маслом, и понастроили стойла для него на каждом повороте дороги, с золотыми корытами полными отборнейшего сена, какое только есть на рынке, так, чтоб он мог спать и срать сколько душе угодно. К этому времени отец верных (так его именовали) до того отяжелел, что едва мог выходить на пастбище. Для поправления чего наши переменчивые дамочки и дамки приносили ему его жратву в подолах их фартучков, и как только брюхо его переполнялось, он восседал на свои задние части, показать их леди-сиятельствам таинство, и ревел и мукал на бычьем своем языке, а они ему вторили.

– Точно,– поддакнул другой,– и до того уж перед ним они стелились, что ему невыносимой стала даже мысль, что где-то на земле произростало б что-то кроме зелёной травки ему предназначаемой (ибо он признавал лишь такой цвет), не зря посреди острова на бугорочке водружена была доска с печатным объявлением: «По воле господина Гарри, траве из земли произрастающей – зелёной быть!»