Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Носясь своей элегантностью и будучи на самом деле довольно видным мужчиной, этот балагур занялся теперь своим платьем, отпуская довольно резкие выпады в адрес нежданного каприза атмосферности, пока компания изощрялась в восхвалениях выдвинутому им проекту. Молодой джентельмен, его приятель, полнясь весельем от выслушанного пассажа, не мог сдержать его в себе и не выразить ближайшему соседу. М-р Малиган, теперь только приметив стол, поинтересовался кому предназначены эти хлеба и рыбы и, увидя незнакомца, отвесил ему учтивый поклон со словами:

– Милостивый сэр, нет ли у вас нужды в какой-либо профессиональной помощи, которую мы могли бы оказать?– А тот сердечно поблагодарил за предложение, удерживая, впрочем, должную дистанцию, и отвечал, что сам он заглянул сюда узнать о леди пребывающей в доме Рогена в интересном положении, бедняжка, по женской тягости (и тут он испустил глубокий вздох), и целью его было справиться не свершилось ли уже счастье. М-р Диксон, меняя мишень, принялся выспрашивать самого м-ра Малигана, не является ли его изначальная чресломощность, которой он так кичится, признаком яйцелопного вынашивания в простатичном мешочке, то есть, мужской матке, или же—подобно случаю с выдающимся медиком м-ром Остином Мелдоном—стала результатом волка в желудке. На таковую экзаменацию м-р Малиган всхохотал и, браво шлепнув себя ниже диафрагмы, воскликнул уморительно имитируя матушку Гроген (превосходнейший образчик всего её пола, жаль только, что потаскушка):

– Вот брюхо никогда не носившее выблядка!– Выходка получилась столь удачной, что вновь взбурлил шквал веселья, захлестывая комнату буйными восторгами. И покатила говорильня в духе подобного же шутовства, утишиваемая лишь суматохой в приёмном покое.

И тут внимавший, а это был никто иной, как студент-шотландец – льноволосый, пылкий словно пламя – в наиживейших выражениях излил поздравления молодому джентельмену и, прервав свой монолог на учащающем сердцебиение моменте, вежливым кивком дал знать сидящему напротив, чтоб оказал любезность и передал ему флягу вод сердечности, и тот с вопросительным встряхом головы (даже сто лет обучения учтивым манерам не в состоянии выработать столь изысканного жеста) переклонил бутылку над бокалом, спрашивая соседа, наипростейшим языком из всех бытующих в обиходе, не желает ли угоститься.

– Mais bien sur , благородный чужестранец,– отвечал тот весело,– et mille complimentes. Совсем не помешает. Да, мне ничего и не требовалось, помимо этого бокала, чтоб увенчать своё блаженство. Хотя, будь у меня, по милости небес, всего лишь сухая корочка в суме да кружка колодезной воды, то и такой удел—о, Боже!—я принял бы и с ликованьем сердца преклонил колена, вознося благодаренье высшим силам за счастие, которыму сподобил меня Даритель Благ.– С этими словами он поднёс кубок к губам, отпил, сколько душа желала, пригладил волосы и распахнул грудь – тут-то и выпорснул медальон на шелкóвой ленте, с обожаемым образом, который он лелеял с того мига, как её нежная рука сделала надпись. Всматриваясь в милые черты, с безмерной нежностью он молвил: – Ах, месье, видели б вы её—как посчастливилось моим глазам—в то чудное мговенье, в элегантным лифе и в новой кокетливой шляпке (подарок к празднику, как она сказала), всё сбилось в безыскусном беспорядке, а вся она полна столь пылкой нежности, что, клянусь честью, даже вас, месье, благая природа вынудила б сдаться на милость подобного противника, либо же навеки покинуть ристалище. Могу присягнуть, что во всю жизнь свою я не был так затронут. Благодарю тебе, Боже, Предначертателя моих дней! Трижды счастливчик тот, кого облагодетельствует расположением столь чудное создание.– Вздох страсти придал его словам ещё большую убедительность и, вновь пряча медальон на грудь, он снова вздохнул и отёр глаза.– Всемилостивейший Сеятель благ для всех Твоих созданий, сколь необъятной и всеобщей должна быть сладость Твоего владычества, коли способна приводить в покорность и вольного, и крепостного, простолюдина и лощёного модника, полюбившего в приливе бездумной страсти, и мужа зрелых лет. Но, право же, сэр, я отклонился от сути. Как мимолетны и несовершенны все наши радости в подлунном мире! Проклятье! Кабы Господь провидящий надоумил меня прихватить плащ. Я чуть локти себе не кусал. Впрочем, хлынь хоть семижды семь дождей, нам не похужает. Однако, я придумал,– вскричал он, хлопая себя по лбу,– завтра наступит новый день и—разрази меня гром и молния!—я знаю некоего merchant de capotes , месье Пойнца, у которого я могу взять за один ливр – плащ самого прелестного французского кроя, из всех что когда-либо охраняли дам, чтоб не подмокли.

– Те, Те!– воскликнул Плодотворец, вклиниваясь,– мой друг, месье Моор, безупречнейший путешественник (я только что раздавил полбутылки avec lui в кругу острейших умов города), готов поручиться, что на мысе Рог, ventre biche, у них случаются такие ливни, что насквозь пронижут всякий, хоть и наиплотнейший плащ. Столь основательная промочка, по его словам, не одного уж горемыку послала в мир иной, прямиком sans blague .

– Ба! Целый ливр!– воскликнул тут месье Линч.– За мешок мешком, не стоящий и су. Один зонт, размером не более, чем крупный гриб, стоит десяти таких затычек. Ни одна, хоть сколько нибудь разумная женщина, не станет одевать такой. Моя милая Китти сегодня мне сказала, что предпочтёт выплясывать под хлябями разверзшегося потопа, чем изнывать от поста в ковчеге спасения, и ещё напомнила мне шёпотом на ухо (пикантно зарумянившись, хотя там некому было подслушать, кроме разве что хороводящихся мотыльков), что мадам Природа, по своей божественной благости, издавна укоренила в наших сердцах и стало уж расхожим словом, что есть il y a deux choses когда невинность нашего первородного одеяния, при иных обстоятельствах нарушающая приличия, остаётся наиболее, вернее, единственно подходящей, одеждой. Во-первых, как она сказала (при этом, покуда я укладывал её на дёрне, моя философствующая прелестница, чтобы сосредоточить моё внимание, мягко поиграла кончиком своего языка во внешнем отделе моего уха), во-первых, в ванне…– но тут трезвон колокольчика в зале прервал повествование, сулившее неоценимые дополнения для нашего запаса знаний.

Звук колокольчика прорезал гам несдержанного увеселенья и, пока все гадали в чём дело, явилась мисс Келлан негромко что-то сообщить молодому м-ру Диксону и, кротко поклонившись компании, вышла.

Появление женщины, пусть даже столь быстротечное, вызвало во всех участниках вечеринки прилив скромности, сдержав—так целомудренно и так прекрасно—самых развязных гуляк от юморных выходок, но уход её послужил сигналом к взрыву гаерства.