Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Уникальна, отметил гость про себя, и удивительно разнообразна присущая им способность метампсихоза, не менее изумляет и то, что родильная палата, или анатомический театр, становятся семинариями подобной разнузданности, но вместе с тем, едва получив академическое звание, эти поклонники пустозвонства превращаются в примерных служителей профессии, которую почти все из более-менее выдающихся людей считали благороднейшей. Однако, не преминул он добавить, причина, скорей всего, в стремлении найти отдушину для подавляемых в себе чувств, что распирают каждого, и я не раз замечал – пташкам одной масти быть вместе больше сласти.

Но с какой такой стати—спросить бы благородного лорда, его покровителя—этот инородец, из тех, что получили, соизволеньем милостивейшего принца, равные гражданские права, возомнил себя вельможным лордом нашего внутреннего демоса? Где же благодарность, которую подсказывается лояльность? В недавнюю войну при малейшем успехе супостатов с их granados , не этот ли, своего рода, изменник открывал пальбу по империи, в которой сам же и обитает из милости, трепеща за сохраннось своих четырёх процентов? Неужто даже это предал он забвению, как все прочие предоставленные ему льготы? Может быть, поднаторев в обмане ближних, он, в конце концов, надул и самоё себя, являясь единственным—если эти сведения точны—своим собственноручным утешителем? Невозможно прослыть безупречным, затрагивая спальню почтенной дамы, дочери славного майора, либо заронив—пусть даже самые завуалированные—сомнения в её добродетели, но коль скоро он нарвался на такое обличенье (хотя в его же интересах всячески его избегать), то быть по сему. Несчастная чересчур долго и слишком непреклонно была лишена своей законной прерогативы: внимать его попрёкам с каким-либо иным чувством, помимо саркастичного отчаяния. Да как он смеет распускать язык – этот цензор морали, поборник кристальной чистоты, не погнушавшийся, поправ узы природы, опуститься до поползновений к недопустимой связи с домашней прислугой, извлечённой из нижайшего среди слоёв общества? И не обернись служанкина метла её ангелом-хранителем, то её ждала б судьбина египетской Агари! Его тупое упрямство в вопросе о пастбищных угодьях известно всем и каждому и однажды, задев слух м-ра Каффа, оно вызвало уничтожительную отповедь этого вспыльчивого ранчеро, составленную в выражениях столь же прямых, насколько и буколичных. Вот уж кому никак не пристало выступать с подобной проповедью. Разве не подле его дома лежит невозделанная, обращённая в пустошь нива, взывая быть вспаханной плугом? Привычка вызывающая порицание в пору полового созревания становится второй натурой и неизбывным позором по достижении средины жизни. Уж коль он взялся в умеренных дозах и кратких замечаниях сомнительного вкуса изливать свой бальзам Гилеадский, дабы оздоровить поколение неоперившихся юнцов, то пусть его гомеопатия получше согласуется с им же самим исповедуемыми ныне доктринами. Его семейный секретер полон секретов, о коих пристойность побрезгует распространяться. Похотливые предложения увядшей красотки, возможно и утешат его, как попранного и отвергнутого супруга, но этот выскочка, лже-поборник морали и врачеватель язв, в лучшем случае, является растительной экзотикой, который на своем родимом востоке, может быть, укоренившись крепнет и цветёт, и полнится бальзамом, но, перенесённым в климат поумеренней, утрачивает былую рьяность корней, а выделяемый им сок становится горек, тягуч, и непригоден.

С помпезностью в духе дворцовых приёмов Великой Порты, вторая медсестра передала новость младшему врачу заведения и тот, в свою очередь, известил делегацию о рождении наследника. Стоило ему выйти на женскую половину для ассистентации в непременной послеродовой церемонии под надзором государственного секретаря внутренних дел и членов тайного совета, безмолвных от выпавшего всем изнурительного испытания, как делегаты, взвинченные их затянувшимся торжественным бдением и полагая, что радостное событие послужит им извинением, да и к тому же стимулируемые совместным отсутствием как прислуживающей ахчи, так и медофициала, заговорили разом – громко и наперебой. Напрасно напрягал голос м-р Рекламоустроитель Цвейт в попытках одёрнуть, утишить, сдержать. Уж больно благоприятный подвернулся случай дать волю своей дискурсивности, которая была, пожалуй, единственным связующим звеном в собрании столь разнородных характеров. Каждая из стадий по ходу пребывания в положении получила надлежащее освещение: дородовая непримиримость внутриматочных братьев, кесарево сечение, постсмертное рождение относительно отца и—редко, но бывает—относительно матери, дело о братоубийстве именуемое убийством Чайлдза, ставшее столь достопамятным благодаря пылкой речи Адвоката Буше, добившегося освобождения ложнообвиняемого, право первородства и королевское пособие за двойняшек и тройняшек, выкидыши и плодогубства, симуляция и утаивание, акардиачный foetus in foetu , апросопия вследствие скопления крови, агнация некоторых безъяйцых китайцев, (приведено м-ром Кандидатом Малиганом) в результате дефективного сочленения максиларных узлов по медиальной линии таким образом, что (как он утверждал) одно ухо может слышать высказывания другого, выгоды анестезии или сумеречного сна, задержка родовых схваток в затяжной гравидности из-за пережатия вены, преждевременное истекание амниотичной жидкости (что имело место в данном случае) грозящее сепсисом матки, искуственное осеменение посредством шприцевания, постменапаузное стягивание влагалища, проблема перпетуации вида через оплодотворение женскиx особей при частичном изнасилования, тот жуткий способ родов, именуемый брандербургцами Sturzgeburt , зарегистрированные случаи мультигенитальных и монстроидных рождений из-за зачатия в менструальный период, либо от единокровных родителей – одним словом, все случаи человекорождаемости, классифицированные Аристотелем в его шедевре с хромолитографическими иллюстрациями. Серьёзнейшие проблемы акушерства и судебной медицины обсуждались с большим ажиотажем, наряду с изрядной долей народных верований относительно беременности, типа запрета для женщины в тягости переступать через деревенскую изгородь, не то—при нарушении данного правила—пуповина захлестнёт младенца в утробе, и взыскания на неё в случае пылко и неэффективно ублаготворенного вожделения, рукоприкладство к той части её персоны, которую давность пользования окрестила именем вместилища укоризны. Ненормальности заячьей губы, грудной жабы, избыточная многоперстность, негроидность, земляничная метка и портвейново пятно были предложены одним из присутствующих как primafacia к естественным гипотетическим объяснениям рождению свиноголовых (не был забыт случай мадам Гризель Стивенс), или собаковолосых младенцев. Гипотеза плазматической памяти, выдвинутая посланцем Каледонии, вполне достойная метафизических традиций представляемой им страны, усматривает в подобных случаях остановку эмбрионального развития на каком-либо из догуманоидных уровней. Чужестранный делегат выступил против подобных воззрений с таким жаром, что почти добился согласия с теорией копуляции между женщинами и самцами животных, ставя свой авторитет в поддержку преданий, подобных легенде про Минотавра, которую гений утончённого латинского поэта пересказал нам на страницах его Метаморфоз. Впечатление, прозведеное его словами, было непосредственным, но недолговечным. Оно было стёрто с такой же лёгкостью, как и произведено, замечанием м-ра Кандидата Малигана, выдвинувшего—в тоне присущей ему неподражаемой приятственности—в качестве высшей цели вожделенья всё того же милого, отмытого мужчину. И тут же вспыхнул жаркий спор между м-ром Делегатом Медденом и м-ром Кандидатом Линчем относительно юридической и теологической дилеммы в случае, если один из сиамских близнецов умрёт прежде другого, данный казус—по их взаимному согласию—был представлен м-ру Рекламоустроителю Цвейту с незамедлительной переадресовкой на рассмотрение м-ром Коадьюнктом Диакона Дедалусом. Погруженный до той поры в молчание с тем, чтобы напыщенной важностью отчетливее подчеркнуть курьёзную претенциозность облачавшего его одеяния, а может повинуясь внутреннему голосу, он произнёс кратко и—по мнению некоторых—без должного воодушевления, экклезиастово наставление человеку: не разделять соединённое Богом.