Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

От массивных высоких дверей ирландской палаты парламента вспорхнула стая голубей. Подкрепились и резвятся. А ну ж, который? Cтавлю на того чёрненького. Есть. Должно быть сладостно, так вот с лёту. Апджон, я и Овен Голдберг играли в обезьянок на деревьях возле Гус-Грин. Меня они прозвали Макрель.

Отряд констеблей промаршировал из Колледж-Cтрит строем по-одному. Гусиный шаг. Распаренные едою лица, аж шлёмы взмокли, похлопывают свои дубинки. После кормёжки, с добрячей дозой жирного супа под ремнём. Счастливая участь полицейского. Они разбились на пары и рассеялись, откозыривая, по своим участкам обхода. Отпущены попастись. На них лучше всего нападать после пудинга. Пинком в заглоченный обед. Ещё один отряд, шагая вразнобой, обогнули ограду Троицы, направляясь в участок. Прямым ходом к своим кормушкам. Взвод, по коням. Будем рубать суп.

Он пересёк под охальным пальцем памятника Мору. В самый раз, что его поставили над уборной: слияние вод. Надо, чтоб и женские были. Забегают в кондитерские. Поправлю шляпку. Во всём широком мире ты не найдешь аллейки-и-и…Великая песня Джулии Морган. Сохранила голос до самого конца. Обучалась у Майкла Болфа кажется?

Он уставился в широкую униформу замыкающего. С ними лучше не связываться. Джек Повер мог бы поделиться: папаша полицейский. Если кто ерепенится при задержании, они потом отводят душу в кутузке. Впрочем их нельзя винить, на такой работе, особенно с молодыми отморозками. Тот конный полицейский в день вручения степени Джо Чемберлену в Троице, он сполна отработал своё жалованье. Ещё как сполна! Цоканье копыт его коня, когда гнался за нами вдоль Эбби-Стрит. К счастью мне хватило ума заскочить в МАНИНГС, а то б отмутузил. Вот уж он грохнулся! Наверняка раскроил черепушку о мостовую. Нельзя было, чтоб меня прихватили с теми медиками. Да ещё те жлобы из Колледжа Троицы в своих квадратных шапочках. Так и нарывались на неприятность. Однако, там я познакомился с молодым Диксоном, что потом обрабатывал мне этот пчелиный укус. Работал в Mater , а теперь на Холлес-Стрит, где м-с Пурфо. Одно за одно, всё так и цепляется. У меня до сих пор в ушах свистки полицейских. Все врассыпную. И чего он так за мной увязался. Сдать в участок. Вот тут как раз и началось.

– Молодцы буры!

– Ура Де Вету!

– Вздернуть Джо Чемберлена на кривом суку!

Глупыши: свора молодых щенков, лают до хрипоты. Мы наш, мы новый мир построим. Через пару лет половина их в магистратуре или на государственной службе. Случись война: сломя голову в армию: одним миром мазаны и те, кто на трибуне, и те, что в толпе.

Никогда не угадать с кем имеешь дело. У Корни Келехера что-то от Харвея Даффа в глазах. Как тот Питер или Денис или Джемс Карей, который сдал непокорённых. Тоже из корпорации. Отирался среди желторотых, чтоб разнюхать. Всё время получал жалованье от Замка, как секретный агент. Потом откинули его как горячую картошину. Потому-то все шпики и ухаживают за прислугой. Легче уломать привычную прислуживать. Приловит её у чёрного хода. Потискает малось. Потом следующее блюдо меню: а кто это к ним всё захаживает? А сынок хозяйский чего болтает? Соглядатай в замочную свкажину. Подсадная утка. Юный студент с пылкой кровью увивается вокруг её сдобных голых рук занятых глажкой.

– Это твоё, Мэри?

– Мы такова не носим… Не лезьте, а то хозяйке скажу. И опять вот заполночь явилися.

– Близятся великие времена, Мэри. Вот увидишь.

– Да, ну вас с вашими временами.

Барменши тоже. Ещё продавщицы из табачных лавок.

Самая чёткая идея у Джеймса Стефенса. Уж он-то их знал. Кружки по десять, так что один не мог выдать больше своей десятки. Шинн Фейн. Захочешь выйти из игры – на нож нарвёшься. Тайная рука. Останешься – расстрел. Дочка надзирателя помогла ему бежать из ричмондской. Перепрятывался в Бекингем-отеле, под самым их носом. Гарибальди.

Должно быть увлекает: Парнел. Артур Грифитс пресноват, но умеет управлять толпой. Любит побалабонить про нашу любимую родину. Сало с салатом. Чайная дублинской хлебо-булочной компании. Диспут-клубы. Что республика наилучшая из форм правления. А вопрос о языке должен предшествовать экономическому вопросу. И твои дочери приманивают их в твой дом. И мясца им и выпивки. Гусь на день Св. Майкла. А уж какая чудная калла вызревает для тебя под этим фартучком. Вот ещё кусочек гусятинки, пока не остыло. Полуголодные энтузиасты, грошовый пирожок и марш-марш по улице с оркестром. Горе кормителю. Мысль, что платит другой – наилучшая в мире приправа. И уже располагаются как у себя дома. Кинь-ка мне пару тех абрикосов, или там персиков. Не такой уж отдалённый день. Солнце самоуправление восходит на северо-западе.

Он шагал с увядающей улыбкой, тяжелое облако медленно закрывало солнце, затеняя суровый фронтон Троицы. Трамваи обгоняли друг друга, въезжая, выезжая, трезвоня. Слова бессильны. Всё так и идет; день за днем: отряды полиции выходят, возвращаются: трамваи выезжают, въезжают. Те два психа слоняются по улицам. Дигнама отвезли, закопали. Минна Пурфо со вздутым брюхом стонет на койке, чтоб вытащили из неё младенца. Каждую секунду кто-то рождается. За ту же секунду другой умирает. Пять минут назад я кормил чаек. С того момента три сотни врезали дуба. Другие три сотни родились: с них смыли кровь, все омыты кровью агнца блеющего мееееее.

Население целого города исчезает, появляется другое такое же население, уходит тоже: является ещё одно, проходит. Дома, порядки домов, улицы, мили и мили мостовой, кирпичная кладка, каменная. Переходят из рук в руки. Этот владел, тот. Говорят, домовладелец всех переживёт. Когда и он получит уведомление съехать, сменяет следующий. Покупают места за золото, а всё равно всё золото у них же и остаётся. Тут какой-то подвох. Скапливаются в городах, приходят в упадок в каждой эпохе. Пирамиды в песках. Выстроены на хлебе и луковицах. Рабы. Китайская стена. Вавилон. Остались громадные камни. Округлые башни. Остальное в руинах. расползающиеся околицы, дерьмострой, домики-грибки Кервана с подкладкой из ветра. Ночь перекантоваться.

Никто ничего не стоит.

Самое гадостное время дня. Оживлённость. Хмуро, нудно: терпеть не могу эти часы. Такое ощущение будто меня сожрали и выблевали. Дом провоста. Преподобный д-р Лосос: лососина в банках. Неслабо он тут забанковался. Я б тут ни за что не поселился, даже если б платили. Надеюсь, у них сегодня будет печёнка и бекон. Природа не терпит пустоты.

Солнце медленно высвободилось и зажгло сверкающие блики в серебряной посуде на витрине Вальтера Секстона, мимо которой проходил Джон Говард Парнел, не замечая. Вот он: брат. Образ его. Призрачное лицо. Ну, это совпадение. Бывает ведь, сто раз подумаешь о ком-то, а не встретишь. Ходит как лунатик. Никто его не знает. Наверно, сегодня собрание корпорации. Говорят он так ни разу и не одел форму со дня как получил должность городского церемонимейстера. Чарли Буглер, бывало, выезжал на верховой лошади, в треуголке, расфуфыреный, выбритый и напудреный. И ходит он как-то пришибленно. Съел тухлое яйцо. Мешки под глазами призрака. У меня болит. Брат великого человека. Брат собственного брата. Неплохо б смотрелся на городской конячке. Заходил, должно, в Таможню, выпить свой кофе и сыграть в шахматы. Брат его играл людьми как пешками. Плевать что с ними станется. Боялись ему что-то поперёк сказать. Леденели под его взглядом. Вот что завораживает: имя. Всех в кулаке. Бешеный Фэнни и его сводная сестра разъезжали с красной упряжью. Осанкой как хирург Мардл. Аршин проглотил. Но, всё-таки, Дэвид Шихи победил его в округе Южного Митфа. Приобрети ценные бумаги и на покой, в общественную жизнь. Патриотический банкет. Жевали в парке апельсиновую кожуру. Когда его провели в парламент. Саймон Дедалус говорил, что Парнел встанет из могилы и выдернет из палаты общин.